Двойной запрет для миллиардера
Шрифт:
— Погодите, Нестор, — я поворачиваюсь к нему всем корпусом, — так вы знаете, почему Марк вдруг стал Мартином?
Он тоже на меня смотрит, а когда отводит взгляд, вздыхает.
— Значит, все-таки это Марк? Не Мартин?
— Это совершенно точно Марк, — говорю убежденно, и он выдает еще один вздох, очень глубокий.
— Я так и не научился их различать. Я допускал, что это действительно Мартин. Но если так, то… — он замолкает, и я подсказываю:
— То? То что?
— То значит, он согласился выдать себя за Мартина. По ряду причин.
— Эти причины известны, — с горечью говорю я. — Наследство его деда.
— Боюсь, вы правы, — соглашается Колесников. — Тем более вам следует исчезнуть, как и мне. Чем меньше людей будет знать, кто он на самом деле, тем спокойнее будет жить Громовым. Откройте вон тот отсек на торпеде.
Протягиваю руку к отсеку, щелкаю замком, и мне в руки выпадает конверт с авиабилетом.
— Вы ведь не покупали обратный билет, правда? — Нестор искоса наблюдает за моими действиями. Молча качаю головой. — Я узнал, что вы собираетесь сюда и забронировал на ваше имя билет.
— Вы очень предусмотрительны, — говорю с той же горечью. И добавляю: — И заботливы.
— Вы переоцениваете мои действия, Каро, — зеркалит тон Нестор. — Я должник Бронского. И если я чем-то могу помочь его внукам, я это сделаю. Но к сожалению мои возможности ограничены, поэтому я тоже улетаю.
Мы некоторое время молчим, затем я не выдерживаю.
— Зачем они это сделали? Зачем Марк согласился? Разве наследство не стало бы его в любом случае? Он остался единственный наследник.
Колесников жует губу, затем выдает задумчиво:
— В этой истории много белых пятен, много загадок. Но знаете, что я вам скажу, Каро? Не пытайтесь их разгадать. Лучше вообще не лезть в это дело. Слишком много стоит на кону, никто не даст вам копаться в нем безнаказанно. Моя вам совет, исчезните. Хотя бы на время.
Конечно, я с ним согласна. И все равно не перестаю думать о Марке, который стал Мартином, ни пока брожу по предполетной зоне аэропорта, ни пока сажусь в самолет.
Но когда самолет отрывается от земли и взмывает в небо, даю себе слово, что это в последний раз. Я не буду о нем думать. И не буду по нему плакать. А еще загадываю желание, чтобы у моих детей глаза были синими-синими. Как это небо, а не как глаза их отца.
Глава 19
Рослую мощную фигуру отца замечаю еще на выходе из зоны таможенного контроля. Он стоит прямо по центру зала прилета и напряженно вглядывается в прибывших, высматривая меня.
Замечает, и я даже отсюда вижу, как радостно вспыхивают его глаза. Он улыбается, машет руками, а у меня в горле встает ком. Ужасно жалко и его, и маму, и себя. Но жальче всего становится моих детей.
Ну как сказать о них папе? Он же обязательно спросит, где их отец. А я не представляю, как расскажу ему о Марке.
— Каро, ангелочек мой! — папа быстро идет мне навстречу. Я бросаюсь ему на шею и прячу лицо на широченной груди.
Окружающие опасливо косятся и на всякий случай обходят нас стороной.
— Здравствуй, папа.
Я с детства привыкла к тому, что мой отец пугающе действует на людей, поэтому не обращаю внимания. Сейчас меня это даже успокаивает.
Мой папа не даст меня в обиду. А значит и моих детей тоже. Может все-таки рассказать?..
— Что-то случилось, дочка? — папа мгновенно чувствует мое настроение и встревоженно вглядывается мне в лицо. — Ты чересчур бледная. Не нравится мне твой вид. Выходит, Андроник не зря о тебе переживает.
— Дядя Андроник? — я бледнею еще сильнее. — А что он сказал?
— Ничего особо не говорил. Чертей дал за то, что я тебя одну отпустил. Еще сказал, что тебе надо питание хорошее и свежий воздух. И чтобы мы с мамой тебя не нервировали. Так а разве ты плохо питаешься, ангелочек? И воздух у нас куда еще свежее…
— Конечно, хорошо, папа, я очень хорошо питаюсь, — спешу я его заверить, — и я целыми днями на воздухе. Не слушай кирие, он хороший, но слишком мнительный.
Беда в том, что мой папа в этом плане еще хуже дяди Андроника, и мои заверения нисколько его не успокаивают. Наоборот. Чем больше вопросов он задает, тем больше мрачнеет.
Усаживаемся в пикап, только теперь за руль садится папа. Я заползаю на пассажирское сиденье, чувствуя себя доисторической развалиной.
— А почему ты так резко решила вернуться? — продолжает отец свой допрос. — Ты же говорила, что на неделю не меньше.
— Так получилось, пап, — бормочу неопределенно, потому что меня начинает мутить.
— Нет, ты давай рассказывай, Каро, — требует он, а у меня перед глазами летают цветные точки.
— Пап, останови машину, меня тошнит, — лепечу, зажимая рот ладонями.
Отец сворачивает пикап на обочину и резко тормозит, а я вылетаю как из катапульты и приземляюсь коленями в траву. Меня выворачивает прямо на растущие у дороги цикламены.
Спиной чувствую буравящий взгляд отца пока я лихорадочно роюсь в сумке, достаю бутылочку воды и влажные салфетки. Он исподлобья наблюдает за мной и молчит. Молчит, когда пикап трогается с места. Вообще всю дорогу молчит. И только когда въезжаем во двор, папа кладет руки на руль и спрашивает хмуро:
— Кто он?
— Это не то что ты думаешь, пап, — начинаю мямлить, но он обрывает меня, прикрикнув:
— Я не спрашиваю тебя, что я думаю, Карина. Я спрашиваю, кто он?
А это уже звоночек. Не Каро, не ангелочек и даже не дочь. Карина. Значит папа на взводе.
Хочу ответить, но из глаз сами собой текут слезы. Всхлипываю, размазывая их по щекам, и слышу жалобное:
— Ну Каро, ну доченька, ну ангелочек мой, не плачь! Папа тебя не будет ругать, ты только скажи, он тебя бросил? Это ты к нему летала, да?