Двойной запрет для миллиардера
Шрифт:
— Кто, знаешь?
Она качает головой.
— Еще очень маленький срок. После двенадцатой недели первый акушерский скрининг, на него, я надеюсь, мы пойдем с тобой вместе.
Неопределенно передергиваю плечами. Она замолкает, я тоже. Разговор у нас явно не клеится.
Брата я помню смутно, в голове мелькают лишь обрывочные фрагменты детских воспоминаний. Зато при упоминании о нем в грудной клетке появляется настоящая физическая боль. Дыхание спирает, горло перекрывает тугой спекшийся ком.
Я любил своего брата, точно любил. Иначе мне бы не было так больно.
Анну я не помню вообще.
Кошусь на нервно теребящую в руках телефон девушку. Интересно, а ее я любил? Чтобы сделать ребенка, любить не обязательно, откуда-то я это знаю. Достаточно, чтобы на нее стоял. Это я тоже откуда-то помню.
Только на нее не стоит. Она сидит рядом в топе с довольно откровенным вырезом, а у меня внизу полный штиль.
Может, стоит представить ее мертвой? Нет, это я не к тому, что в прошлом у меня были извращенческие наклонности. А к тому, заболит в груди, как с Марком, или нет. Станет ли мне так же больно.
Каждый день мы с моим лечащим врачом медленно восстанавливаем мои повседневные навыки и системные знания, прощупываем, где и какие образовались провалы в восприятии картинки окружающего мира.
Интернет мне пока настойчиво не рекомендуют, чтобы не вызвать эмоционально неуправляемый поток. Перегружать нервную систему сейчас крайне нежелательно.
На сегодняшний день я узнал, что могу читать, помню цифры и числа. Зато не смог вспомнить ни одной прочитанной книги, ни одного просмотренного фильма. Профессор говорит, это надо проверять эмпирическим путем. То есть включать, смотреть и прислушиваться к своим ощущениям.
Но как проверить чувства? На каком устройстве их можно включить и протестировать?
— Мне пора, любимый, — Анна встает, наклоняется, и мне снова хочется увернуться. Самому от себя тошно.
Отец Анны бизнес-партнер покойного деда — миллиардера Бориса Бронского. Дед завещал все свое состояние нам с Марком, и Анна тоже часть его завещания. Так почему из нас двоих жениться на ней согласился именно я? Неужели я просто расчетливый мудак? Или может я все-таки ее люблю, просто пока этого не помню?
Анна уходит, после нее приходит мама.
— Здравствуй, милый, — она целует меня в макушку, и мне сразу становится тепло.
Я бы узнал маму даже без детских воспоминаний. По одному такому поцелую. От того, что нет желания отшатнуться.
— Мама, скажи, — беру ее за руку и заставляю посмотреть мне в глаза, — я любил Анну?
Секундное замешательство, мать сжимает мою руку. И медленно качает головой.
— Я не знаю, сынок. Правда, не знаю. Ты никогда не любил обсуждать свои чувства. Но дедушка очень хотел, чтобы вы с Анечкой поженились, и ты был с ним согласен.
— Она беременна, мама.
— Да, сынок, я знаю. Но ты не спрашивал у меня разрешения, если ты понимаешь, о чем я, — она грустно ерошит мне макушку, — ты уже давно вырос, мой малыш Марти…
Спустя полтора месяца
«Калимэра!»
Звонкий голос, как колокольчик, и заразительный смех.
Шелковистые волосы и большие темные глаза. Они блестят как маслины и сводят с ума.
Все вокруг щедро залито солнцем, морская гладь искрится и переливается до самого горизонта.
Запахи цветущих южных кустарников кружат голову.
Мне давно не было так хорошо. Так спокойно и тепло. Даже не тепло, горячо…
Распахиваю глаза и тянусь за телефоном. До звонка будильника еще час, падаю обратно на подушку.
Снова этот сон. Он мне снится почти каждую ночь, и каждое такое утро я встречаю с мощным стояком.
С одной стороны, хорошо, что штиль все-таки неполный. С другой, справиться с ним становится все труднее.
И только потом вспоминаю, что у меня сегодня свадьба. Я женюсь на Анне, и от этого не испытываю ни радости, ни сожаления. Она носит моего ребенка, логично, что мы должны пожениться.
Торжественной церемонии не будет, у нас траур по Марку. Его похоронили пока я был в клинике, и я тогда впервые поругался с родителями.
— Тебе нельзя волноваться, сынок, — плакала мама. Отец хмурился, но молчал.
Конечно, потом мы помирились.
Звонит будильник. Подъем, душ, завтрак. Надеваю костюм, мама восхищенно всплескивает руками и вытирает уголки глаз. Отец сдержано торжественен.
Единственное, что мы себе позволили — свадебный кортеж. На нем я поеду за невестой, отвезу ее в ЗАГС, где мы распишемся. Потом в ресторан, где будем мы и родители. Все. Обычный семейный ужин.
Выхожу к машинам. Неудержимо тянет самому сесть за руль, но каждый автомобиль приехал с водителем. Да и мне пока все равно нельзя водить, и хоть я это понимаю, все равно хочется.
— Марк! Здравствуй, Марк! — слышу взволнованный оклик, и замираю.
«Калимэра!»
Это голос из моего сна? Или это галлюцинация?
— Я не дождалась тебя, сама приехала, — на меня смотрят большие темные глаза, блестящие как маслины. Смотрят взглядом полным любви и обожания.
Пристально всматриваюсь в незнакомое лицо. Незнакомое же, правда? Силюсь хоть что-то вспомнить, связанное с незнакомкой, но ничего не выходит. Скорее всего, передо мной очередная подружка Марка.
— Простите, но я вас не знаю, — вкладываю в слова как можно больше участия, и вижу как уходит жизнь с милого загорелого личика.
— Вы знали моего брата? — Марк с неподдельным участием заглядывает мне в лицо, а мне хочется его оттолкнуть. Или наоборот, обнять. Прижаться к терпко пахнущей шее и не отпускать.
Сама не знаю, чего хочу. Потому что это Марк, а никакой не Мартин.
Он смотрит как Марк. Говорит как Марк. Пахнет как Марк. Улыбается хоть и грустно, но точно как Марк. Когда верхняя губа изогнута, а кончики губ приподнимаются вверх.