Двойной запрет для миллиардера
Шрифт:
Не испытываю ни грамма сожаления, покидая эти места. Наоборот, когда Колесников прислал короткое сообщение с указанием времени, когда следует быть в оговоренном месте, я выдохнул с облегчением.
Прислушиваюсь к свои чувствам. Оттого, что возвращаюсь, особой радости тоже не испытываю. Я словно завис в одной точке пространственно-временного континуума. И если мое тело способно двигаться, испытывать потребности и рефлексировать, то немалая внутренняя часть меня осталась в спорткаре со сплющенным капотом, зависшем на краю обрыва.
Единственное по настоящему
Я не сомневаюсь в Колесникове. Нестор достаточно долго проработал в службе безопасности деда, чтобы я ему не доверял. И если он говорит, что можно, значит можно.
Отец и его безопасник проверили всех, кто проводил техосмотр моего спорткара. Нестор проверил всех, кто просто в тот день проходил мимо. Никто ничего не нашел. Ничего, что могло бы внушить подозрение.
Но можно не равно безопасно, и я не собираюсь рисковать Каро. Я не могу позволить себе потерять еще и ее.
— Марк Маратович, пожалуйста, пристегнитесь, — плеча легко касаются тонкие пальцы, — мы взлетаем.
Встряхиваю головой, будто только проснулся, запускаю руку в волосы, провожу от виска к затылку. Мельком оглядываюсь, ловлю заинтересованный взгляд. Оценивающе пробегаюсь по точеному телу, на котором форма бортпроводницы сидит как вторая кожа. По густо накрашенным губам, по миловидному личику.
И отворачиваюсь. Не цепляет. Раньше уже прикидывал бы, куда ее пришпилить, и не успел бы самолет набрать высоту, я бы уже вколачивался в девку под ее хрипы и стоны.
Только я больше не свободен. И пусть вместо помолвочного кольца я надел на нежную шейку Карины свою цепочку с кулоном, но как же в тему оказалось то колесо с ангельскими крылышками! Потому что это она, моя Каро, Ангелочек. В ней все слишком для меня, чтобы я мог от нее отказаться, даже ее имя и фамилия.
И дело не в том, что я был у Карины первым. До нее я не представлял, что смогу столько времени проводить с девушкой под одной крышей, и ее не будет много. Раньше меня хватало максимум дня на два, затем хотелось купить билет куда-нибудь подальше, желательно на другой континент. Или ей, или себе, не важно.
С Каро все совсем иначе. Ее присутствие не раздражает, не напрягает, не бесит. Ее никогда не много, наоборот, когда ее долго нет, ее становится критично, непозволительно мало.
Но несмотря на это, я больше не мог оставаться в доме у Ангелисов, слишком все осточертело. Осточертело торчать без дела на богом забытой заправке. Осточертело целыми днями прятаться в девчачей спальне, чтобы меня не засекли те два здоровых бугая — Яннис и Менелай.
Валяться в кровати и разглядывать собственный портрет на стенке тоже осточертело.
Только с Каро было хорошо, но Каро приходила лишь после того, как заправка закрывалась и бугаи отваливали по домам. Зато я мог поймать ее за руки и завалить на себя, кайфуя от того, как она отбивается.
— Марк, пусти, мне надо в душ! Ну Марк…
Я конечно отпускал, правда не сразу, потом.
С Каро мне нравится все — ужинать, заниматься любовью, разговаривать. Спать, просыпаться. Но подменять свою жизнь я не могу даже с ней. Потому что моя жизнь совсем другая.
Я привык к движу, привык к толпам болельщиков, к тому что вокруг меня постоянно люди — друзья, приятели, девушки. Привык к реву моторов, запаху бензина и плавящегося асфальта. Тишина, которая стояла вечерами вокруг дома Каро, ломала.
Здесь, на борту частного бизнес-джета я намного больше дома. И только когда самолет отрывается от земли, во мне что-то рвется. Как будто натянутая струна лопнула. В груди саднит, внутри поселяется незнакомое муторное чувство.
Закрываю глаза и вижу перед собой волну шелковистых волос, как наяву ощущаю их запах. Он впитался в меня за те две недели, что я пробыл в ее доме, прочно въелся в рецепторы. И все время полета вижу ее такой, какой она была при прощании. Заплаканная с покрасневшим носом и мокрыми склеившимися ресницами.
То незнакомое, муторное, что сидит внутри, растет, разрастается и распирает грудную клетку. От этого очень больно, а еще как-то… щемяще, что ли. И я с изумлением понимаю, что это за чувство. Я скучаю по Каро и начал скучать еще раньше, чем самолет пошел на посадку.
Когда шасси мягко касаются шершавого покрытия взлетной полосы, я готов пешком отправляться обратно. Ничего такого, просто чтобы вытереть мокрые глаза, поцеловать мокрые щеки и прижаться к сочным пухлым губам.
Автомобиль, присланный отцом, подъезжает к самому трапу. Родители уже ждут, мы нарочно не созваниваемся. Дорогу к одному из роскошных дедовских особняков преодолеваем меньше чем за полчаса. Я нечасто здесь был, буквально раз или два. Дед при жизни предпочитал поместье в загородном поселке.
Медленно поднимаюсь по ступенькам на крыльцо — нога после полета не разгибается, и я хромаю сильнее, чем в доме у Каро. Или все дело в том, что я забыл мазь Андроника?
Зачетный мужик, явно что водит за нос налоговую инспекцию и те органы, которые выдают лицензии на врачебную практику. Хитрые односельчане охотно поддерживают легенду о пьянице, который уверен, что лечит домашнюю живность. И только такие как Каро верят, что Андроник упивается до беспамятства и в этом состоянии лечат людей.
Насчет денег я не уверен, возможно Андроник деньги за свое врачевание не берет, так сказать очищает карму. Но мне он однозначно помог, кстати, он еще что-то говорил про позвоночник…
Толкаю дверь и переступаю порог гостиной. Горит камин, в кресле сидит отец, мать стоит у камина. На шум оборачивается.
— Марк, сынок! — вскрикивает, с плачем бросается мне на шею. Отец поднимается и трет уголки глаз.
— Что так долго, Марк?
И меня наконец-то накрывает. Я дома, я приехал. Больше ничего не надо держать в себе, и я отпускаю все чувства на волю, пряча лицо на макушке мамы, которая даже на каблуках еле достает до подбородка.