Двуглавый орел
Шрифт:
— Как будто опасаться стоит только обстрела! Они против боры. Сейчас, летом, всё не так уж плохо, но поверь, с приходом осени ветер завывает по всей долине. Прошлой зимой в Четвертой авиагруппе за пять минут списали всю эскадрилью, потому что оставили аэропланы снаружи, привязав всего-навсего к десяти колышкам и нескольким мешкам с песком. Один сдуло так далеко, что его едва нашли. Уверяю, нас матушка-природа врасплох не застанет, достаточно и недавних потерь от итальянцев, не хватало еще беспокоиться о повреждениях от ветра.
— А как обстоят дела в этой стихии? В смысле в воздухе?
Он машинально затянулся трубкой, прежде чем ответить.
— Не считая последние несколько недель— неплохо. Вообще-то в первый год войны мы хорошо контролировали ситуацию над Изонцо. Итальянцев почти не видели, что и неудивительно, раз у них было всего-навсего штук пятьдесят пригодных аэропланов на всю страну. Но после Пасхи всё стало хуже. Они понастроили кучу авиазаводов и скупают за границей что только могут достать, так что теперь мы сравнялись в количестве. Но не выдам секрета, если скажу, что последние несколько месяцев у них имеется превосходство в качестве. Думаю, наши ребята по-прежнему чуть-чуть их превосходят, если говорить о пилотах. Но недавно итальянцы получили от французов одноместные "Ньюпоры", и поверь, один стоит десятка, когда ты летишь на нашей допотопной этажерке: эти "Ньюпоры" шустрые, как мухи, а набирают высоту так быстро, что сложно в это поверить. Для эскадрильи 19Ф выдалось горячее лето. За это время из сорока одного пилота двадцать три погибли, получили ранения или пропали без вести, мы списали десять аэропланов: пять потерпели крушение, а пять сбили враги. Но что я все жалуюсь, Прохазка. Скажи лучше, с чего вдруг новоиспеченный кавалер Рыцарского креста Марии Терезии почтил наше скромное подразделение своим присутствием?
— Боюсь, меня направили сюда, не дав времени подготовиться.
— Совершенно не дали. Как раз перед обедом я заходил в канцелярию, и твои бумаги еще не прибыли, поступил только телефонный звонок из Военного министерства. Что ты натворил, старина? Тебя застукали в постели с женой наследника престола или как?
— Боюсь, мне не так повезло, — улыбнулся я. — Просто небольшие разногласия с морским департаментом. Похоже, на некоторое время меня отстраняют от службы подводником. Здесь я в качестве офицера-наблюдателя, хотя могу летать, если понадобится, у меня есть лицензия с 1912 года.
— Чудесно. Она тебе пригодится. Все пилоты кроме меня — унтер-офицеры.
— А как же командир?
Ригер криво улыбнулся.
— Командир? Боюсь, что нет. Он говорит, что полеты выходят за рамки его обязанностей как старшего офицера.
— Каких еще обязанностей? Разве в авиаподразделении главная обязанность командира не в полетах?
— В большинстве частей — да. Но только не в нашей. Подозреваю, что у нашего командира даже на краю тротуара голова закружится. В общем, сам всё поймешь, когда с ним встретишься, не буду пытаться повлиять на твое мнение. Но учитывая сказанное, советую как можно скорее начать летать, хотя бы и пассажиром. Жизнь нынче становится всё более безумной, и не раз уже случалось, что офицеру-наблюдателю приходилось самому сажать аэроплан, после того как убили пилота. Да, дорогой Прохазка, уверяю, что полеты над юго-западным фронтом — дело непростое, жизнь в ВВС несется стремительно, — он встал и взял свой кожаный летный шлем.— И кстати, не могу здесь рассиживаться. Надеюсь, ты меня простишь. Поговорим вечером. Командир передавал поздравления и сказал, что встретится с тобой в пятнадцать минут третьего, когда вернется из Хайденшафта. Кажется, он у печатников, ищет там какой-то новый формуляр. А мне пора взглянуть на аэроплан вместе с механиком. Утром машину вернули из ремонта, нужно удостовериться, что всё в порядке, прежде чем расписаться за нее. До встречи.
Ригер вышел, и я остался в одиночестве. Дежурный по столовой принес мне чашку черной и горькой жидкости из жареных желудей под названием "Kaffeesurrogat" [7] , а я взял экземпляр "Винер Тагблатт". Сейчас я чувствовал себя куда лучше, чем пару часов назад, по время идиотской встречи, которую мне устроили в Девятнадцатой авиагруппе.
Стоило мне войти в палатку, как я наткнулся на знакомого, так что, возможно, назначение окажется крайне удачным — по крайней мере, пока я жив, чтобы получать удовольствие. Я посмотрел на часы: пять минут третьего. Нужно вернуться в свою палатку и сменить пропыленную дорожную форму на парадную для разговора с командиром.
7
Kaffeesurrogat (нем.)— заменитель кофе.
Я вышел из переполненного ангара-столовой на слепящий солнечный свет, и меня сразу поприветствовал гул авиадвигателя. На поле садился аэроплан: судя по характерным скошенным внутрь распоркам на крыльях, "Ганза-Бранденбург CI". Он приготовился к посадке, примерно метрах в пятнадцати над землей, и двигался ровно, как и положено.
Но пока я за ним наблюдал, произошло нечто ужасное: аэроплан вдруг накренился на крыло и с грохотом врезался в землю, подняв столб пыли. Я решил, что пилот смог выровнять аэроплан, но машина внезапно выкатилась на поле, прямо перед моим испуганным взором, перекувырнулась через нос и проехалась по земле, до самых кустов и берега реки. Я помчался к месту крушения, а вместе со мной еще несколько человек из наземной службы.
Но когда мы приблизились, аэроплан вспыхнул ярким оранжевым шаром. Мы пригнулись и остановились у пожарища, огнем слегка опалило брови, мы подошли как можно ближе, чтобы понять, можно ли вытащить пилота.
В конце концов детонирующие патроны отогнали нас подальше от этого ада. К тому времени как привезли ручной насос для тушения, и тонкая струйка воды заплясала на обломках, всё почти уже выгорело, лишь дымились мотки проволоки и алели раскаленные стальные трубки, чернел обгоревший двигатель и перевернутые велосипедные колеса без шин.
Мы осторожно приблизились, боясь обнаружить то, что должны были обнаружить. Я чуть не споткнулся о кошмарный предмет, и только после этого его опознал. Он был жутко перекореженным и кошмарно улыбался, обугленные, еще дымящиеся пальцы хватались за головешки руля. Борясь с рвотными позывами, я опустился на колени, пытаясь не вдыхать вонь горелого мяса. Нетронутыми остались лишь ботинки и стальная оправа очков, а еще металлический жетон, свисающий на цепочке со скукожившейся шеи.
Не подумав, я наклонился, чтобы его забрать — и вскрикнул от боли. В конце концов, пришлось подсунуть под него палку и дернуть. Цепочка порвалась и отлетела, с шипением приземлившись на мокрую траву у берега ручья. Я подобрал ее. Это был обычный австрийский личный жетон: похожая на девичий медальон металлическая коробочка с выгравированным двуглавым орлом и бумагой с персональными данными внутри. Я открыл медальон и обнаружил, что бумага от жара стала коричневой, но ее по-прежнему можно было прочесть. Там значилось: «Ригер. Карл-Фердинанд. Род. в 1885 г. в Лейтмеритце. вер. католич». Всего пятнадцать минут назад я болтал за столом с этими чернеющими и дымящимися останками. Как он недавно отметил, в последнее время жизнь в ВВС течет стремительно.
На подгибающихся ногах я покинул место крушения. В подлеске у реки снова защебетали птицы, а два человека из группы наземного обеспечения — поляки, насколько я расслышал— направились туда с ручной тачкой, прикрытой брезентом, используемой для подобных случаев. Похоже, торжественность кошмарной задачи не навевала на них ужас. Как я узнал позже, они часто выполняли такого рода задания. Поблизости от места крушения они поравнялись с соотечественником, идущим в противоположном направлении.
— Ну что, этот совсем обуглился, Войтек?
— Полностью. Но ничего страшного — это всего лишь офицер.
Гауптман Рудольф Краличек, старший офицер эскадрильи 19Ф, был недоволен, что я прибыл на встречу с опозданием на три минуты и двадцать семь секунд. Меня еще трясло после увиденного всего несколько минут назад, я пробубнил извинения и доложил, что стал свидетелем крушения на другой стороне летного поля. Он раздраженно отмахнулся.
— Герр линиеншиффслейтенант, пожалуйста, не стоит беспокоить меня из-за таких пустяков.
— Но герр командир, ваш старший пилот оберлейтенант Ригер погиб...