Двуглавый орел
Шрифт:
Луссин-Пикколо был типичным островным портовым городком, почти не отличающимся от нескольких десятков других таких же городов на побережье Далмации. Несколько веков венецианского правления придали им всем характерный одинаковый облик.
С привычной большой барочно-византийской церковью с рифленой колокольней; с расположенными вдоль реки одинаковыми рядами палаццо с осыпающейся желтой штукатуркой, в прошлом в них жили династии судовладельцев, сделавшие город важным портом в эпоху парусного флота, но дворцы давно стали просто мавзолеями, населенными парочкой дряхлых представителей старинных аристократических семей. Иногда жильцов видели рано утром по пути на мессу: высушенная донна Карлотта и донна Лугарециа, хромающие в мантильях из черного кружева, а за ними плетутся такие же древние служанки, несущие молитвенники до одной из пяти похожих на сарай церквей, где стены покрыты мемориальными табличками поколений Козулишес и Тарабокьяс, пропавших в море.
Когда-то в Луссин-Пикколо была и своя морская академия, и могущественная гильдия судовладельцев. Но железные пароходы и Суэцкий канал окончательно разорили эту местность, и она давно уже погрузилась в глубокую нищету, чуть смягчившуюся только в начале века, когда эрцгерцог Карл Стефан построил здесь виллу, и Луссин-Пикколо стал известен как последнее австрийское побережье Далмации, курорт для захудалой аристократии и чиновников летом и санаторий для инвалидов зимой.
Должен сказать, меня всегда поражала странная убеждённость, что это тёплое, залитое солнцем побережье Адриатики — идеальное место для больных туберкулёзом. Я прослужил пятнадцать лет в австрийском флоте и от чиновников на пунктах приёма новобранцев прекрасно знал, что на самом деле всё это побережье заражено туберкулёзом.
Но тогда это было вовсе не удивительно: здесь, в Далмации, простые люди всегда питались скудно. Острова из известняка — карстовые горные вершины, высовывающиеся из воды— были каменистыми и иссушенными до такой степени, что даже козы с трудом выживали. Островитяне импортировали еду и в мирное время платили за неё из туристических доходов и с помощью денежных переводов от родственников из-за границы. Но теперь, когда третий год шла война, и туризм, и денежные переводы остались в прошлом.
Урожай 1916 года выдался катастрофически плохим по всей Центральной Европе. Венгерское правительство только что запретило экспорт зерна в остальную часть монархии. Таким образом, Далмация действительно оказалась в тяжелом положении. Если уж жители Вены теперь влачили существование на репе и ячмене, то что оставалось населению бедного, отдаленного и позабытого Адриатического побережья? К ноябрю поставки на острова свели до необходимого абсолютного минимума, чтобы люди не умирали от голода на улицах.
Теперь даже рыбы не хватало, чтобы накормить население, потому что местный рыболовный флот находился под военным контролем, весь улов забирали с причала и использовали на консервы для армии.
Однако в нехватке еды на острове Луссин имелась и хорошая сторона — если людям нечего есть, это, по крайней мере, означало, что им больше незачем беспокоиться о топливе для приготовления еды. Угля в Австро-Венгерской монархии не хватало уже больше года, поскольку всё, что могла перевезти ее ветшающая железнодорожная система, потребляли доменные печи.
Городам доставались лишь жалкие крохи, не использованные военной промышленностью. В ноябре в Вене большую часть дня уже не было газа и электричества, так что откуда бы взяться углю в таком месте, как Луссин, на самом конце захудалой железнодорожной ветки от Фиуме. В середине месяца бора сорвала старую трехмачтовую барку с якоря и выбросила на берег в восточной части острова, прямо напротив авиабазы.
Слух об этом разлетелся по городку, и в считанные минуты всё население бросилось туда, вооружившись ломами и топорами. Мне позвонили из местной береговой охраны с просьбой обеспечить военно-морской пикет у обломков, но к тому времени, как я собрал людей, и мы добрались до горного хребта над берегом, было уже слишком поздно. Мы стояли, разинув рты, и в изумлении смотрели, как старое деревянное судно просто исчезает у нас на глазах, испаряется, как кусок камфоры на солнечном свете, только гораздо быстрее.
На военно-морской авиабазе Луссин-Пикколо нас было около сорока. База — маленький лагерь из деревянных домиков — располагалась на побережье, в бухте Ковкания, примерно в пяти километрах от города, на противоположном берегу узкой гавани-фьорда.
Военно-морская авиабаза переехала в это не слишком подходящее место совсем недавно, поскольку городскую гавань использовала флотилия тральщиков, и там стало слишком оживлённо для безопасного взлёта и приземления. Фьорд Луссин — прекрасная природная якорная стоянка, защищённая от боры с восточной стороны низким холмом, с единственным узким входом примерно на полпути по склону со стороны моря.
Во время войны 1859 года это местечко оккупировал французский флот с намерением использовать как базу для восстания в Венгрии — если бы война не закончилась поражением Австрии буквально за несколько недель. Однако военное министерство усвоило урок и в 1860-ые годы выстроило на острове несколько фортов и цепью перекрыло вход в бухту.
Судя по всему, личный состав авиабазы военное министерство укомплектовало одновременно с постройкой оборонительных сооружений: средний возраст "нижней палубы" [39] составлял лет пятьдесят-шестьдесят — сборище древних флотских резервистов и пенсионеров под командованием (за неимением более подходящего слова) восхитительного пожилого господина, фрегаттенкапитана Максимиллиана фон Лёча.
39
Нижняя палуба— рядовой и старшинский состав на флоте
Фрегаттенкапитана фон Лёча не просто отозвали с пенсии для командования авиабазой, его, можно сказать, вернули со стола бальзамировщика. Никто точно не знал, сколько ему лет, однако на его возраст достаточно определённо указывал старый дагерротип, запечатлевший его мичманом на борту брига "Гусар" при осаде Венеции в 1849 году. Когда я познакомился с ним, ему было как минимум восемьдесят пять — милый старичок, прямо из бидермейеровской Австрии, только полностью рехнувшийся и непоколебимо уверенный, что мы воюем с пруссаками.
Он понятия не имел об авиации или о командовании военно-морской авиабазой, но, поскольку большую часть дня мирно дремал в кресле в своем кабинете, лишь иногда просыпаясь, чтобы поинтересоваться, взяли ли прусские тараканы Прагу, это было не важно. Мы просто подсовывали ему бумаги на подпись, а в остальное время управлялись с базой, как умели. Не могу сказать, что наша команда создавала много проблем.
Не считая парочки молодых механиков и иных подобных специалистов, прибывших с базы ВМФ в Поле, служащие базы в силу своего преклонного возраста не доставляли нам проблем, характерных для корабля, укомплектованного безответственными и бездумными юнцами.
Никто не пил, не шлялся по бабам, не устраивал драк и не докучал медикам сифилисом — в общем, никакой головной боли для офицеров. Разве что беспрестанно ворчали уже успевшие обзавестись внуками пожилые моряки, которых внезапно вновь нарядили во флотский мундир и отправили пересиживать войну на островке в Адриатике.
Свободное от несения службы время они проводили в кафе "Гарибальди", собравшись вокруг печи, играя в нарды и попутно проклиная "чертово Кригсмарине" под хруст изъеденных артритом суставов. Моим денщиком служил древний житель Полы итальянского происхождения, моряк Томассини. По его словам (о правдивости которых я не возьмусь судить), он застал еще битву при Лиссе 1866-го года, будучи подносчиком пороха на деревянном линейном корабле "Кайзер". Как-то я сказал ему, что сожалею об испытываемой монархией нехватке людей, вынуждающей призывать на службу людей за шестьдесят.