Двуличные
Шрифт:
– Здравствуй, братец, – услышал он, как только из тумана выплыло лицо сестры. – Знаешь, не могу сказать, что слышать про брата, который служит в священном Ордене, что он стал наркоманом – приятно.
Каин слабо качнул головой в попытке возразить, но Дженна не обратила внимания на его жалкие потуги.
– А знаешь, что самое обидное? Мать тобой так гордилась, – она продолжала ковырять свежую рану. – Вся деревня знала, что Каин служит в Ордене. Славный, добрый мальчик. Пусть она и не знала тебя, она всегда любила тебя больше нас всех. Знаешь, как она тебя называла?
Леннард закрыл глаза. Откуда-то из груди поднялся ком, сковавший горло. Сердце наполнилось разрывающими слезами. Дженна выпрямилась.
– Как только лекари признают тебя более-менее вменяемым, я заберу тебя домой. Я говорила с Вудроу. Он сказал, что можешь взять отпуск до тех пор, пока не поправишься. Только ответить мне на один вопрос, – голос Дженны стал серьёзнее.– Ты все ещё хочешь продолжать службу? После возвращения тебя будет ждать трибунал.
Каин очень хотел ответить что-то определённое. Но в голове царила глухая пустота.
– Ладно. Подумай, – Дженна поднялась, инстинктивным движением оправила одежду. – Я заберу твои вещи из комнаты и отправлю их домой.
На этот раз не дожидаясь реакции, она направилась к двери.
– Подожди, там же… – Каин сам удивился, как бессильно и бесплотно прозвучал его голос.
Дженна даже не обернулась.
– Под кроватью…
***
Следующие несколько дней Каину казалось, что его мозг отделен от тела. Его то бросало в жар, то трясло от холода.
День за днем лекари вливали в горло какие-то отвратительные горькие микстуры, от которых мысли гасли, и Каин лежал безмолвно, и почти не двигаясь.
Когда их действие прекращалось, он отчаянно пытался вспомнить, что же на самом деле толкнуло его превысить дозу, но воспаленное сознание почему-то отказывалось выдавать что-то, кроме звенящей пустоты.
И все, чего он жаждал больше всего – четкой грани между реальностью и его больным и полуразрушенным разумом.
Все это время Эредис он не видел. В лазарете постоянно кто-то был, и пробраться туда незамеченной было невозможно. И скорее всего, это было и к лучшему. Он не знал, что должен был сказать ей после всего произошедшего.
Да и хотел ли он говорить ей что-то…
Вменяемым – но не исцелившимся – его признали через три недели и передали в надежные руки Дженны.
С каждым днём Каин понимал: как бы он не не хотел возвращаться в Магистериум, он был абсолютно непригоден для жизни вне Ложи.
Он изо всех сил пытался быть полезным, чтобы отблагодарить сестер за то, что они возятся с ним, но со временем выяснилось, что в быту он был совершенно бесполезен.
Несмотря на то, что он прекрасно владел мечом и щитом и мог сражаться даже с завязанными глазами, ему не удавалось удержать даже рубанок. Наблюдая за его кривыми попытками, Брант кривил губы и отворачивался. Но Каин был благодарен хотя бы тому, что он воздерживался от язвительных комментариев.
На рынке от него тоже было мало толка. Как-то раз Лири позвала его на ярмарку – продавать обрядовые свечи с травами, которые она сама катала из вощины. Так Каин чуть не оглох от непрерывного щебета дам разных возрастов. Они торговались по несколько минут, прежде чем прийти к соглашению. А он молча недоумевал.
В какой-то момент он даже предложил сёстрам часть своего жалования. Денег скопилось достаточное количество, ведь тратить их все равно было некуда, но Дженна дала ему подзатыльник, заявила, что он ей надоел своими вечными страданиями и что «будь ее воля – давно бы отправила его на лесоповал».
А тем временем пришло безмолвное Предзимье – зола, покрытая изморозью. Время, очень подходящее внутреннему мироощущению Каина.
Его проблема с Ignifer была больной мозолью. Он не ушел из его жизни полностью, лишь снизился для необходимого минимума. Но зависимость осталась. И часто Каин ловил себя на том, как тянется его рука с шкатулке, блестящей черным лаком. При этом он понимал, какая это отвратительная штука. Если он его принимал – ему было плохо. Переставал принимать – ему все равно было плохо. Разумом он понимал, что все будет хорошо, и, возможно, ему удастся спасти свою бестолковую жизнь, если он сможет держаться подальше от шкатулки, в которой зовущим блеском светились маленькие шарики. Он часто просыпался ночью. На этот раз не от душащих кошмаров, а от какой-то безвыходной тоски и подолгу смотрел в безмолвную пустоту ночи уставшими глазами.
Он старался связать все произошедшее воедино, но кусочки постоянно не складывались. Словно в этой мозаике недоставало какого-то фрагмента… И что-то внутри Каина понимало, что его необходимо найти.
Об Эредис он старался не думать. Но когда мысли все же возвращались к ней, на языке чувствовалась горечь обиды и ревности. Хотелось найти разумное объяснение ее поступку, но сердце упорно шептало, что такому объяснения не найти. И Предзимье вторило отгоревшей душе иолата.
Пока ему удавалось спасти свою жизнь, но Каин не понимал, для чего.
И он совершенно точно был несчастлив.
***
В доме пахло брусничным пирогом и можжевельником. Каин с неким скептицизмом наблюдал, как сестры украшают корзины с угощениями цветными лентами.
– Ты зря смеёшься, – Лири выпрямилась и откинула волосы. – Вот синяя ленточка – цвет бессмертной души. Красная – цвет сердца. Зелёный – цвет разума. Духи будут довольны такому подношению.
– Лири, я иолат. Я не верю в духов, – Каин пожал одним плечом и улыбнулся уголком губ.
– Вот поэтому у тебя одни проблемы!
Дженна шикнула. Лири обиженно посмотрела на брата и, повернувшись к нему спиной, вернулась к своему занятию.
– Там зарево, – вдруг встревоженно бросила Дженна, подойдя к окну. – Такое яркое…
– Где? – Лири бросила ленты, подбежала к сестре, взволнованно прижала ладонь к губам. – Каин, глянь! А не там ли Магистериум?..
Каин приблизился – и обмер. На чернильном небе расцветали цветы зарева, и, судя по тому, насколько они были яркие, пожар был сильным.