Двуликий любовник

Марсе Хуан

Он похлопывает меня по плечу и уходит, закрывая за собой дверь. Слышу, как в гостиной мать поет «...ког­да таинственное покрывало ночи окутывает город в тишине...»

8

Этот тип — имени его Марес не знал — остановился в дверях спальни и дважды позвал: «Марес! Марес!» Труд­но было понять, засыпал Марес в этот момент или про­сыпался. Шляпа незнакомца была кокетливо сдвинута набок, левой рукой в перчатке он бережно, словно убитую птицу, держал другую перчатку из серой кожи. Он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и имел диковинный вид танцора фламенко.

— Вечер добрый.

Марес не сразу отозвался.

— Что происходит? — Он зажег лампу на ночном столике, но комната по-прежнему была темна, как и его сон. —Кто здесь?

— Просыпайся, приятель.

Марес протер глаза и робко запротестовал:

— Опять ты? Чего тебе нужно?

— Норма Валенти ждет нас.

— Не мели ерунду.

Тип улыбался краешком глаза, хитро поглядывая на Мареса.

Марес узнал, что на нем надето: его, Мареса, собственный вышедший из моды коричневый костюм в ши­рокую белую полоску — двубортный пиджак и брюки с отворотами. Он необычайно шел незнакомцу — эле­гантный чарнего, надменный и изящный, напомажен­ный и в перчатках, перед таким ни одна не устоит. От черных кучерявых волос остро пахло бриллиантином. Он не спеша оглядел Мареса:

— По-прежнему сходишь с ума по этой бабе?

— По-прежнему.

— Тебе надо играть ва-банк, Марес.

— Ничего не выйдет, не настаивай.

— Все будет отлично. Поверь мне, доходяга, — про­цедил он сквозь зубы.

Незнакомец говорил на южный манер, не очень разборчиво, но как-то мягко, вкрадчиво, чуть хрипло­вато.

— Положись на меня, парень. Я поговорю с ней, и она вернется в твои объятья, будь я проклят.

— Ты хочешь, чтобы я познакомил тебя с Нор­мой?

— Необязательно. Я сам с ней познакомлюсь и за­молвлю за тебя словечко.

— Ты спятил.

— Точно. Все равно надо попробовать. Чего тебе те­рять? Нет в мире бабы, которую нельзя пару раз трах­нуть, особенно если не жалеть усилий и если действи­тельно хочешь ее больше всего на свете. Но прежде чем сделаться ее любовником, нужно стать ей другом, чтобы она тебе доверяла...

— Да она видеть меня не хочет.

— Я пойду вместо тебя. Ты что, до сих пор ничего не понял?

— Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Я тоже. Пока. — По его лицу расплылась притор­ная улыбка, он слегка теребил снятой перчаткой поля шляпы. — Давай вместе прикинем. Кем я могу быть? Например, другом твоего вшивого детства, неким Фанекой. Помнишь его?

— Во сне я ничего не помню. — Его мысли пута­лись. — Это ведь сон, верно?

— Тебе виднее.

— Не морочь мне голову.

— Я, — произнес элегантный незнакомец, — тот са­мый сопливый пацан по имени Фанека, чарнего, твой дружок, который однажды ушел из нашего квартала в поисках счастья, но так ничего и не нашел... Неужто позабыл, доходяга? Вы же все время болтались вместе. Двое оборванных мальчишек, вечно голодных, кото­рые слушали свист послевоенного ветра в электричес­ких проводах на верхушке горы Кармело, сидя в зарос­лях дрока и мечтая о дальних странах.

— Да, да, я помню.

— Отлично. Ну, так как тебе мой план? Ты же знаешь, что Норма неравнодушна к чарнего. Вспомни хотя бы то маленькое приключение с чистильщиком обуви и то другое, с официантом...

— Понимаю, к чему ты клонишь. Ничего не выйдет.

— Положись на меня, жалкий ты каталонец.

В коридоре за спиной незнакомца царила непро­глядная тьма, в которой смутно брезжил водянистый отблеск висящего там зеркала или, быть может, то был отблеск его далекого детства, дремлющего в самой глу­бине сна, в неподвижной воде пруда в саду на Вилле Валенти, когда они, озорные мальчишки, перелезали через высокую кованую ограду и набивали карманы бронзовыми листьями эвкалиптов... Сейчас он мог раз­глядеть незнакомца в профиль: его насмешливую улыбку, волосы, черные, как антрацит, и хитрый глаз, зеленый, как виноградина. Вот уж тип так тип. И идея его была полным бредом.

— Ни за что. Убирайся! — воскликнул Марес и швырнул ему в голову будильник. Чарнего исчез, Ма­рес резко перевернулся на спину и с головой накрыл­ся простыней.

9

— Слышишь, Кушот, я опять вчера видел этот кош­мар, — сказал Марес. — Мне снилось, что я вошел к се­бе в комнату и звал самого себя по имени. Это точно был я, но я себя не узнавал. Я лежал в постели и одно­временно стоял на пороге спальни, разодетый как сутенер. Такой тип, просто сдохнуть можно. Зализан­ные черные волосы, зеленые глаза, бакенбарды — на­стоящий сукин сын. Какой-то паяц киношный, чест­ное слово. Обозвал меня рогоносцем. Пообещал встретиться с Нормой и выдать себя за друга моего детства... Но в том-то и фокус, что там, в дверях, был я сам, только переодетый андалусийцем, и сам себе моз­ги пудрил: предлагал вроде как разыграть Норму, мою бывшую жену, встретиться с ней и снова закадрить.

— Вот ведь зануда, — вздохнул Кушот, не уточняя, кого он имел в виду.

— Что скажешь? Как мне себя с ним вести?

— Если это ты сам с собой разговаривал, почему же . ты не заткнулся?

— Я не мог.

— Все разговоры прекратятся, как только ты, дуби­на, рот закроешь, потому что оба собеседника — ты один.

— Нет, нас было двое.

— Эти двое — ты сам и есть. Чертовщина какая-то... — размышлял Кушот. — Ну, и что ты сделал?

— Вылез из постели и ополоснул подмышки.

— А что это дает?

— Отпугивает кошмары. Я вспомнил, как мальчиш­кой продавал уцененные журналы у нас в квартале, на углу. Иногда я надевал маску Эль-Койоте или изобра­жал Курящего Паука.

— Ну и что?

— Ничего. Я вспомнил все это, потому что там был один парнишка из Гранады, некий Хуан Фанека, кото­рому очень нравился Фантомас. Так этот сукин сын за­явил, что он и есть тот самый парнишка-андалусиец, Фанека. Когда ему было двадцать лет, он уехал из наше­го квартала с картонным чемоданом в руке, сказал, что отправляется в Германию искать работу. Я тоже хотел уехать вместе с ним, совсем уж было собрался послать к черту эту страну. Всю жизнь потом раскаивался, что не сделал этого... Потом я проснулся.

— Так ты больше не видел этого Фанеку?

— Никогда.

— Может, он просто разбогател и вернулся?

— Потом я проснулся, — рассеянно повторил Марес.

Кушот вздохнул:

— Сам черт не разберет, что здесь к чему, приятель.

Сегодня Марес нашел Кушота на замусоренном пя­тачке возле Кафедрального собора. На соборных сту­пеньках голуби клевали зерно. Кушот был косоглазый, с большим ртом и широченной лысиной, которая нравилась женщинам, в чем они никогда бы не призна­лись. Завернувшись в синее бархатное пальто, он ри­совал углем, вернее, срисовывал с фотографий жен­ские портреты и всегда имел много заказов. Он никог­да не стремился достичь большого сходства с оригиналом, но умел придать взгляду изображаемой клиентки горделивое достоинство, что будто бы при­давало ей больше значительности.