Двум смертям не бывать
Шрифт:
— А вы что, сидели? — Она незаметно включила в сумке диктофон.
— Ну, сидела! — с вызовом ответила белобрысая Тася. — А что?
— Да так… А подруга ваша, она тоже? — Чтобы завязать дружеские отношения, журналистка предложила интервьюируемой пачку «Мальборо».
— Классная штука «Мальборо», — вздохнула та, беря сигаретку. — Ничего, если я для Жанки возьму парочку?
— Пожалуйста. А ваша подруга Жанна тоже там была с вами?
— Конечно! — Тася затянулась, от удовольствия прикрыв густо накрашенные веки. — Мы с ней будто одной веревочкой связаны. Куда она, туда и я. Еще с Бутырки! — И, заметив непонимание на лице собеседницы, объяснила: — СИЗО номер 2, камера номер 314.
— А
— Слушай, а чего мы с тобой на «вы», а? — неожиданно спросила Тася. — Я на «вы» только со старыми следователями и с надзирательницами. Давай на «ты», а?
— Годится… Так за что… тебя?
— Известно за что! За что наш женский род всегда на земле страдает? Из-за них, из-за мужиков… Мужа своего я чуть не порешила. Ну, понимаешь, он от меня на сторону бегал, а мне врал, что сверхурочная работа у него. Ну, короче, пошла я на его «сверхурочную» и застукала его со своей лучшей подругой в постели. Ну и… — Тася нервно затянулась сигаретой. — Взяла топор и…
— И что?
— Да ничего… Хотела ему его паршивый орган отрубить, но он, гад, увернулся. Ну, тогда я его немного топором и задела… Совсем немного. По голове. — Тася как-то растерянно улыбнулась. — Пока с ним разбиралась, подруга моя дала деру… Ну, короче, припаяли мне пять лет, отпустили за хорошее поведение через два. Пока я сидела, муж со мной развелся, выписал из квартиры, жилплощадь продал и был таков! Так что у меня теперь ни кола ни двора… Мне здесь, в совке, больше ловить нечего, всяк мне в глаза судимостью тычет, на работу не берут. Хочу новую жизнь начать. И хочу, чтоб никто в душу не лез. А за бугром, говорят, никому ни до кого дела нет. И потом, манекенщица, она не то что подзаборная какая… И замуж можно прилично выйти!
— А подруга ваша… твоя… Она за что сидела?
— О, у Жанки история еще хлеще вышла… Ей предложили родить в Штатах, она согласилась. Родила, а ребенка у нее и отняли. А саму ее тогда еще и на бабки кинули. Ну, она не выдержала и пошла с ножом на того гада, который ее на это подбил. Ей и припаяли… Жанка из-за меня еще лишних полгода пропарилась в Можайской колонии — я, говорит, Таська, без тебя теперь никуда. И то! Что нам те мужики теперь? Им лишь бы юбку задрать, а потом смыться… А мы с Жанкой не разлей вода…
— Вы лесбиянки? — Глаза у журналистки загорелись нехорошим огнем. «Жареный» материал сам лез в руки.
— Ты что, офигела? — обиженно взвилась Тася. — Газет начиталась? Да мы с Жанной в Бутырке для того и подружились сначала, чтобы вместе против «ковырялок» обороняться!
— «Ковырялка», это кто? — не поняла журналистка.
— Темная ты девица… Эта такая баба, которая, ну… Одним словом, она вместо мужика в камере… Ну вот, представь, темный вечер, сидим в женском корпусе в Бутырке. Грязь, вонь, народу полно… По телику эротический фильм крутят. А некоторые бабы, понятное дело, уже по году без мужиков, и их того, разморило. И вот одна подходит к Жанке, садится возле нее, начинает гладить, целовать, лезет своим слюнявым ртом… Сначала Жанка ее добром попросила, мол, отойди. Та еще пуще, не унимается… Ну, Жанна ей и вмазала со всей силы. Та «ковырялка» гораздо выше ее и сильнее была, началась драка, тут и другие «мочалки» подключились. Только я одна на стороне Жанки была. Все на одного — это ж несправедливо! Ну, «отметелили» нас конкретно всей камерой. А потом вмешались надзиратели и кинули нас в карцер «за нарушение внутреннего распорядка». Потом мы с Жанной как вышли, такое в камере началось!.. Мы быстро в авторитет вошли, нас потом все боялись. Жанна даже кем-то вроде смотрящей по камере стала.
— Как это вам удалось? — полюбопытствовала
— Да так, — Тася отвела взгляд, — долго рассказывать… А потом еще интереснее дела пошли. Знаешь, Бутырка — не женская тюрьма, там и мужики тоже сидят. В спецкорпусах мужики всегда авторитетные, ну, всякие воры в законе, авторитеты, бизнесмены разные, «бобры» на тюремном языке. А у кого бабок много, понимаешь, тому и на зоне неплохо. Они даже «банкеты» устраивали себе. Там все, как надо, было — выпивка, девочки… Ну, ясное дело, откуда в Бутырке девочки, кроме как из женского корпуса! Нас, тех, которые посимпатичнее, тоже часто приглашали. Только ты не думай, все добровольно было. Понравился мужик — если хочешь, идешь с ним в специальную камеру, остаешься вдвоем и там хоть до утра милуешься. Все же живые люди, всем надо… А что? Весело, вкусная еда, выпивка… Иногда же развлечь себя надо, а то озвереешь от тоски среди бабья.
— А твоя подруга тоже с тобой ходила?
— Жанна? He-а… Она только один раз была на таком «банкете».
— А почему только один раз?
— Почему-почему… Любопытная какая! Потому что кончается на «у»! Любовь у нее там на «банкете» завязалась.
— Лю-юбовь? — Глаза корреспондентки загорелись. Этот «разговорчик» тянул на целую серию репортажей. — А с кем?
— С одним «бобром». Понимаешь, Жанке многие мужики «малявы», то есть письма, в камеру слали. Они как на прогулке увидят ее, так и шлют. Только ей никто из них не нравился, вот она и не ходила. Чего ей связываться-то с голодранцами? Да и какая любовь в тюрьме? Его на Колыму, а тебя в другую сторону… Но один раз я ее все-таки уговорила. Там она с Сибиряком и познакомилась… Только любовь их быстро кончилась. Ему дали срок — и на зону в Пермь, а нас с Жанкой — в Можайск. Он обещался, когда выйдет, ее найти. Мужик он авторитетный, богатый, у него куча фирм в Москве. Жанка, если б хотела, она бы и сейчас как сыр в масле каталась. Один подручный Сибиряка, Лучок, мелкая его шестерка, отыскал ее после выхода, предложил деньги, квартиру, только чтоб она его шефа ждала.
— А она что?
— Отказалась…
— Почему? — удивилась журналистка.
— Гордая! — тяжело вздохнула Тася. — Я, говорит, уже состояла на должности любовницы у одного бандита, и ни к чему хорошему это не привело, больше не хочу. Не хочу, говорит, больше! Сама, говорит, все, что мне надо, добуду! Вот потому мы здесь… Я с ней за компанию. Мне ж тоже деваться некуда, не к папаше же алкоголику в Кемерово подаваться.
— Значит, ваша подруга выбирает самостоятельную жизнь вместо того, чтобы стать любовницей обеспеченного человека? — подытожила журналистка.
Но белобрысая Тася не успела ей ответить. Дверь зрительного зала распахнулась, появился плечистый юноша со списком в руке и выкрикнул очередную фамилию. На ходу застегивая блузку, Жанна с ошеломленным лицом вышла из зала.
— Ну что так долго? — бросилась к подруге Тася. — Что, мурыжили тебя?
Журналистка тем временем обнаружила, что кассета диктофона закончилась. Не доставать же, в самом деле, блокнот… Отныне приходилось полагаться лишь на свою память.
Жанна выглядела огорошенной.
— Ну, что там было? — томилась нетерпением Тася. — Рассказывай!
Девушка вздохнула и дрожащим голосом попросила закурить. Ей сунули в руку «Мальборо».
— Собеседование — ничего страшного! — сказала Жанна. — Только не говори, что у тебя куча родственников. Тех, кто говорит, что у них много родни, сразу отправляют восвояси.
— Почему? — встряла журналистка.
— Откуда я знаю! — пожала плечами Жанна. — Может, сложнее выездную визу оформлять? Или, например, иностранцы боятся, что вслед за танцовщицей примчится толпа ее братьев и сестер?