Дядя Динамит
Шрифт:
Леди Босток издала звук, который раскаленные утюги издают, когда их тронешь мокрым пальцем, а женщины — когда им надо бы воскликнуть: «А, черт!»
— В машине лорда Икенхема?!
— Да.
— Как же это?
— Видимо, вместе ехали.
— Ах, вон что! Я удивилась, потому что мы с ним не знакомы.
— Кто не знаком, а кто и знаком. Сорок лет назад мы вместе учились. Слава богу, с тех пор не виделись. Псих, — пояснил сэр Эйлмер.
— Да, я слышала, что он большой чудак. Что там? Вроде бы машина. Наверное,
— Не выйду, — сказал сэр Эйлмер. — Подумаешь, Реджинальд! Рассыпется он, что ли? Я доскажу про Уильяма.
— Ну, конечно! Доскажи, дорогой. Как он странно поступил. Объяснил он что-нибудь?
— Объяснил, только врет. Заснул, видите ли! Не-ет, не заснул, а струсил! Вот уж жаба так жаба! Бросить на меня викария с женой, оркестр, бойскаутов десять штук, четырнадцать воскресных деток! Я их всех развез по домам. Ничего, обошлось, хотя детки очень косо смотрели, чудом удержал.
— Как ты замучился, дорогой!
— Это бы ничего! Другое плохо, голосов сто на этом потеряю.
— Ну что ты, дорогой! Ты же не виноват.
— Какая разница? Люди — кретины. Такая новость разлетится мгновенно. Если человек сел в лужу, голосовать за него нельзя. А главное, ничего не поделаешь. Такого верзилу не выпорешь… ВОЙДИТЕ!
Дверь отворилась, вошла Джейн, горничная леди Восток.
— Вас просят к телефону, миледи, — почтительно сказала она. — Это викарий.
— Спасибо, Джейн. Сейчас иду.
— А я, — прибавил сэр Эйлмер, огорченно фыркнув, — пойду поздороваюсь с этим чертовым Реджинальдом.
— Ты не забудешь, о чем просила Гермиона?
— Куда там! — мрачно отвечал баронет. Он не сомневался, что будущий зять — такой же хлыщ и кретин, как все нынешние, но из страха перед дочерью готов был ворковать, словно голубь, насколько это доступно человеку, способному в самом лучшем случае провозгласить воинственный тост.
Войдя в гостиную, он никого там не застал, но губернаторы умеют справляться с неожиданностями. Когда губернатор видит, что в гостиной нет гостя, он не гадает и не страдает, а набирает воздуха в легкие и кричит:
— РЕДЖИНАЛЬД!
Когда эхо затихло, сэру Эйлмеру показалось, что в музее кто-то ходит. И он пошел туда.
Действительно, там стояло что-то вроде Реджинальда. Представители двух поколений взглянули друг на друга, мало того — они друг друга рассмотрели и друг другу не понравились. Мартышка думал о том, что будущий тесть — не столько герой Диккенса, сколько самый неприятный из старых хрычей, которых он видел немало; тогда как сэр Эйлмер, окинув взглядом все, от лимонных волос до носков со стрелками, убедился в том, что будущий зять — именно хлыщ и кретин.
Однако он решил ворковать и ворковать стал.
— А, вот и вы! Реджинальд Твистлтон, если не ошибаюсь?
— Точно. Твистлтон. Реджинальд.
— Как поживаете? — взвыл сэр Эйлмер, словно лев, получивший в зад немного дроби, когда он пьет из озерца. — Рад видеть. Жена сейчас придет. Что вы тут делаете?
— Смотрю на эти… штуки.
— Коллекция. Цены ей нет.
— Правда? Нет цены?
— Она уникальна. Собирал десять лет. Вы интересуетесь Африкой?
— Да, да! Ужасно.
Усы зашевелились. Видимо, сэр Эйлмер улыбнулся. Зарождалась одна из прекрасных дружб — но тут хозяин музея увидел глиняные черепки, и улыбка сменилась исключительно жуткой гримасой, а Мартышка ощутил, что из него выскабливают внутренности совком или даже лопатой.
— А, х-р-р! — вскричал баронет, возможно, взывая к африканскому богу. — Как?.. Что?.. Это вы?
— Я-а-а, — проблеял Мартышка, стоя на одной ноге. — Простите, пожалуйста.
Сэр Эйлмер — не без оснований — указал на то, что надо было думать раньше, и Мартышка с ним согласился, после чего нервно хихикнул.
Нервное хихиканье раздражает многих, в том числе сэра Эйлмера. В былое время он нередко напоминал об этом адъютантам. Даже мысль о Гермионе не помешала ему издать рык, по сравнению с которым все прежние и впрямь казались воркованьем. Опустившись на четвереньки, он стоял над осколками, словно Марий на развалинах Карфагена, бормоча что-то в усы о кретинах и хлыщах. Мартышка понял не все, но вполне достаточно.
Именно поэтому он побледнел, судорожно сглотнул и покрылся липким потом, словно попал в турецкую баню для человеческой души. Гувернантки в раннем детстве, учителя — в позднем не слишком высоко ставили его ум, новее же он догадался, что очаровать родителей невесты ему, скорей всего, не удалось.
Когда сэр Эйлмер поднялся и сообщил, что штука — жемчужина музея, с которой он не расстался бы ни за какие деньги, хоть бы его молили на коленях, послышался свист, словно некое тело быстро разрезало воздух, — и мгновение спустя в залу влетела хозяйка.
Только Шерлок Холмс угадал бы, что викарий сообщил ей по телефону о болезни своего помощника (корь); но и доктор Ватсон понял бы, что она расстроена, а потому, при всей своей учтивости, не замечает гостя, стоящего уже на другой ноге.
— Эйлмер! — воскликнула она.
— Что?
— Эйлмер!.. Викарий!..
— ЧТО-О-О?
— Викарий говорит, мистер Другг заболел корью.
— Какой еще друг?
— Его помощник. Такой милый, прыщавый. Заразился, теперь некому судить детей.
— Каких детей?
— Конкурс. На празднике.
Позволим себе небольшое отступление. Во владениях сэра Эйлмера каждый год устраивали праздник, где собирался самый цвет сельского общества. Соревнования в беге, местные танцы, детский конкурс красоты, чай с бесконечным множеством булочек под большим тентом — словом, представьте себе дерби, прием в королевском дворце и пир Валтасара.