Дядя Джимми, индейцы и я
Шрифт:
Моя бабушка Геня дала мне на дорогу в Америку одно очень странное напутствие, которое я тогда даже не понял. Под сливовым деревом в саду она однажды сказала мне:
— Сынок! Женщины всегда знают, чего хотят, — мужчины же тряпки и уклоняются от решений. Поэтому держись только за Агнес, а не за пьяницу Коронржеча.
Как раз об этом я думал в аэропорту Франкфурта-на-Майне, где мы делали пересадку, именно эта фраза вертелась у меня в голове, когда мы вслед за чёрными боксёрами ступили на эскалатор, блуждали по бесконечным ходам и переходам, потом снова ехали на эскалаторе — к выходу к самолётам. Когда я взглянул на Агнес, которая со
Но ещё до того как мы добрались до нашего самолёта, который должен был доставить нас в Нью - Йорк, Джимми вдруг опустился на пол прямо перед входом в зону проверки документов, утверждая, что мы уже достигли цели своего путешествия.
Во Франкфурте-на-Майне 15 июля 1984 года это случилось в первый раз, и я не мог поверить своим глазам. Агнес тоже была совершенно ошарашена таким поворотом событий, она не проронила ни слова, а это что-нибудь да значило.
Мой дядя просто сидел и говорил с полной невозмутимостью:
— Что такое? В чём дело? Вы что, не видите небоскрёбы и супермаркеты? Какая же это Германия? Они же здесь все говорят по-английски! Нет, мы уже прилетели!
— Дядя, — сказал я, — немцы нас арестуют и вышлют назад, в Польшу! Кроме того, здесь ты не встретишь ни одного индейца, а ведь тебе так хотелось их увидеть!
Мы с Агнес дискутировали с дядей ещё долгие минуты, за которые с нас семь потов сошло.
Мы пытались внушить ему, что наши визы и приглашения действительны только для Канады, что Виннипег находится за океаном, на другом континенте и что ни одна страна Западной Европы не предоставит нам убежище.
Мы заговаривали с дядей на тысяче языков и от отчаяния уже чуть не плакали, но тут по радио прозвучало объявление:
— Последний вызов для семьи Коронржеч и господина Бакера!
Джимми вскочил и сказал:
— По радио назвали наши имена! КГБ нас выследило! Они за нами охотятся! Теофил, милая Агнес, скорее бежим отсюда!
Я не знаю, как мы пережили полёт до Нью - Йорка Дядя попросил нас оставить его одного, потому что ему было необходимо сделать кое-какие записи, чтобы, как он говорит в таких случаях, не окончательно потерять контроль над миром. Мы сели в последнем ряду и в течение семи часов оставались вместе. Мы держались за руки, планировали наше будущее и больше не злились по поводу инцидента во Франкфурте-на-Майне. Нам настоятельно требовалось немного покоя и сна.
Джимми всё это время просидел на своём месте у окна, хотя было заметно, что ему очень надо в туалет. Я догадывался: дядя Джимми не переносил тесных помещений, он панически боялся, что как только запрётся в туалете, так больше уже никогда не выйдет из самолёта.
Когда он напивался, то всегда хвастался, что молодым наёмником из Польши воевал во Вьетнаме на стороне Вьетконга И рассказывал историю про свой плен. Якобы армия США три дня продержала его в плену в земляной норе, без воды, без хлеба и в темноте, и якобы это переживание внушило ему одно твёрдое убеждение: «Человек не крот!»
Всё это было лишь продуктом его больного
В аэропорту имени Джона Фитцджеральда Кеннеди мы с Агнес окончательно потеряли веру во всех богов и в высшие силы. Их не существовало в природе, иначе, если бы они были хоть где - нибудь между небом Нью-Йорка и Ротфлиса, они бы ударом грома привели наконец моего дядю в чувство.
Кошмар начался сразу после того, как мы вышли из самолёта и с нашими канадскими визами без проблем прошли все этапы проверки и контроля.
Поскольку мы были транзитные пассажиры, то имели право оставаться на территории Соединённых Штатов не дольше семидесяти двух часов. Но когда мы вышли из здания аэропорта и впервые заглянули Америке прямо в пасть, Джимми лишился чувств. Потому что всё в ней было неправдоподобно гигантским — машины, улицы, мосты, всё было непомерно велико для наших по - дятловски близоруких глаз из Ротфлиса, к тому же ещё никогда, нигде, и даже во Франкфурте-на - Майне, мы не видели такого количества людей с разным цветом кожи.
К счастью, нам не пришлось вызывать «скорую помощь», потому что Джимми очухался сам. Несколькими пощёчинами Агнес быстро привела его в порядок. Когда Джимми снова смог говорить и стоять на ногах, он сказал, что чувствует себя как матрёшка, в которой самое меньшее десять рук, голов и ног, но всего один рассудок, и спасти его от этого странного расщепления сможет только холодный душ.
Его друг Малец, поселковый староста из Ротфлиса, незадолго до нашего отъезда в Америку рассказал ему, что все америкосы принимают душ по нескольку раз на дню и что во всех больших городах там есть общественные места, где можно помыться, в том числе и в аэропортах.
И хотя нам надо было спешить, мы пустились на поиски душа — Агнес, Джимми и я. Мы вслепую нырнули в лабиринт аэропорта Кеннеди, и тут произошло то, чего и следовало ожидать. Вначале мы потеряли ориентацию, а потом и дядю.
Прошло много часов, ужасных часов, в течение которых мы с Агнес обрыскали все уголки аэропорта в поисках без вести пропавшего.
Нас спасла чистая случайность. Агнес вдруг сказала мне:
— С меня хватит! Теофил! Я не хочу, чтобы всё моё будущее рухнуло из-за Коронржеча. Ты, если хочешь, можешь оставаться здесь. А я сейчас же беру такси и еду на Центральную станцию. Пока!
Я сказал:
— Аги! Ты этого не сделаешь!
Но сам всё же пошёл с ней на стоянку такси — и он тут как тут, Мирослав Коронржеч, стоит, живой и невредимый: в руке банка «Будвайзера», а на лице — бодрая улыбка победителя.
Он сказал:
— Ну что, явились наконец? Я вас тут целый день жду, а вы всё разглядываете витрины!
Агнес шепнула мне:
— Когда-нибудь я убью его! В этом я тебе клянусь!
Когда мы ехали на жёлтом «форде» через Бруклин и Манхэтген, я снова был Пейджем и исполнял под свою гитару небесную элегию о моём прошлом в Ротфлисе. Если быть честным, должен признаться: я был настолько оглушён Нью - Йорком, что мне казалось, мы находимся на другой планете, которую ещё не открыли в нашей Солнечной системе, — Нью-Йорк, так называлась эта новая планета.