Дядя Джимми, индейцы и я
Шрифт:
Он появился внезапно, трезвый и даже с букетом роз, прижав его к груди. Оц держал цветы так, будто укачивал спящего младенца. Джимми набросился на цветы, вырвал их из рук кузена и представил ему нас по-русски:
— Это Теофил, мой племянник, а это Агнес, подруга Теофила и моя жена!
Чёрный сказал:
— Мирек, ты спокойно можешь говорить по - польски, но: who is Agnes?
Когда-то в Вильне Чёрный якобы держал дядю Джимми над купелью, 1 сентября 1939 года, был его крёстным отцом, об этом я знаю от тёти Ани, но мало ли каких историй не услышишь в Ротфлисе. Городок Друскининкай в Литве, где Чёрный жил до конца Второй мировой войны, мой дядя посещал в семидесятые годы несколько
«А этот украинец, должно быть, богатый человек», — было нашей первой мыслью, когда мы садились в его «хонду». Машина была новенькая, она скользила по улицам Виннипега, как ракета на колесах. Тут мы разом поверили в Бога и в справедливость, поскольку Америка и Канада, как оказалось, действительно существуют: японские автомобили, неоновая реклама «Будвайзера», яркие вывески разнообразных банков, куда мы вскоре понесём складывать наши деньги. В кармане у нас оставалось всего десять долларов, но мы уже носом чуяли большие деньги: они валялись прямо на дороге, их оставалось только поднять. Так мы тогда думали.
В социалистических странах уже разучились строить деревянные дома. В квартале, где жил Чёрный, было очень много горных домиков с окнами, затянутыми москитной сеткой. Его дом номер 177 на Уэстгроув-вэй представлял собой воплощение нашей мергы о богатстве. Мы вошли в него как во дворец, и Чёрный явно испытывал удовольствие, устроив нам небольшую экскурсию:
— Ну-ну, посмотрите, как живёт бедный эмигрант и вдовец из Друскининкая! Начнём с кухни!
В его доме был даже кондиционер! И отдельная спальня! В садовом пруду плавали пластиковые утки в натуральную величину! В ванной всё функционировало безотказно: кафельные плитки не отваливались от стены, вода из крана текла не ржавая, правительство не отключало ток ради экономии электроэнергии, как в Польше. В салоне нас ожидал накрытый стол с польской ветчиной, солёными огурцами, яйцами под майонезом, жареной сельдью и бутылкой «Выборовой»!
— Освежитесь немного! — предложил Чёрный. — У нас в Америке большое значение придаётся чистоте!
Джимми помыл руки, вытер их о штанины и сказал нам:
— Прекрасно, здесь хоть пей из унитаза, к тому же в Канаде всегда суббота, потому что всегда банный день: мойся сколько влезет!
Мы с Агнес тоже помыли руки и очень осторожно воспользовались белым полотенцем, висевшим на стене, опасаясь, что перепачкаем его.
Первые три рюмки водки не оказали на Джимми никакого действия, на Чёрного тоже, но когда очередь дошла до четвёртой и до пятой, мой дядя превратился в сплошную икоту, он начал ухмыляться и не в состоянии был произнести ни одной связной фразы, как будто у него в горле был молоток. И затем произошло то, что всегда бывает в тех случаях, когда наша родня встречается что-нибудь отпраздновать: мужчины начинают целоваться и ругают своих жён:
— Ты знаешь, что устроила эта дрянь? Она мне изменила! С ударником из оркестра! В туалете. В прошлую субботу на танцах.
Они обнимались, падали со стульев, опрокидывали рюмки и прожигали сигаретами дыры в своих рубашках. Они наступали на опрокинутые рюмки на ковре и лили крокодиловы слёзы.
— Мирек, дорогой мой Мисю, я серьёзно говорю, поверь мне, ты же мой лучший друг, не стоит даже переживать из-за этой потаскухи! Они все так поступают, их не переделаешь!
Я уже знал все эти разговоры наизусть, в большинстве случаев они заканчивались
— Мирек, смотри! Я расплатился за мой дом вот этими руками, их работой! Я был всего лишь кровельщиком, но если ты каждый день работаешь так, что ног под собой не чуешь, ты своими глазами увидишь, как поднимается и растёт твой дом! Ты тоже сможешь так сделать! Пойми меня правильно, я хочу для тебя только добра! Иди сюда, мальчик, дай я тебя поцелую!
Агнес заснула на диване. Дяде удалось уломать меня выпить с ними рюмку водки, только без сигареты я не мог ощутить её вкус.
Я открыл наш чемодан; где же блок «Каро»? — подумал я.
Наконец-то я мог курить официально, ведь моя бабушка находилась сейчас на другом континенте! Свои сигареты я нашёл в пластиковом пакете нижним бельём и носками Джимми. Он сказал:
— Если за тобой не присматривать, ты начнёшь прикуривать одну от другой, перманентный курильщик!
Нам пришлось рассказывать Чёрному историю женитьбы Джимми и Агнес несколько раз с начала до конца, объясняя, в чём суть, но он так и не смог ничего понять и взвалил всю вину не на коммунистов, а на католическую церковь.
— В Польше ничего не изменилось, — сказал Чёрный, — дядя спит с подругой своего племянника, а племянник спит с женой своего дяди! Потом они бегут в воскресенье на исповедь, каются в своих грехах, а в понедельник всё начинается сначала!
Мне было всё равно, что думает о нас Чёрный. Но уже в тот самый первый вечер я заподозрил, что мы проживём у него недолго. С Джимми было по-другому: он быстро смекнул, что ему, возможно, вообще больше не придётся работать, потому что его кузен платил за всё: за продукты, за проезд на автобусе и даже за джинсы «Wrangler» для Джимми. Это была та Канада, какую мой дядя не раз рисовал в своих мечтах: каждый день ледяное пиво из банок, сигареты «Лаки страйк» без фильтра и жевательная резинка, вестерны по телевизору до самого утра и сочащиеся жиром стейки с кетчупом и солёными огурчиками — всего навалом. Единственное, что ему оставалось организовать в ближайшем будущем, — это выезды на рыбалку в дикие места.
С каждой ночью, прошедшей на Уэстгроув-вэй, 177, наш гостеприимный хозяин мутировал всё больше и больше в сторону обострённой чувствительности. Однажды утром явно измотанный Чёрный признался мне, что больше не может нормально спать. Он сказал:
— Что-то ползает и крадётся по моему дому!
Эта проблема была мне знакома. Мой дядя, когда ему нечего делать, становится активным по ночам. Он включает телевизор, бродит по дому, шаркая ногами так, будто он на лыжах. Каждые десять минут он откашливается. Он бродит в ночи, курсирует, как трамвай по кольцевому маршруту, между кухней, туалетом и гостиной и производит такой грохот, что просыпаются даже те, кто глух на одно ухо, как моя Агнес. Даже свет включить и выключить тихо он не мог. Он входил на кухню и с такой силой бил по выключателю, что дрожали стены.
Войдя в курс бытовых привычек дяди Джимми, Чёрный не успокоился, а скорее наоборот. Он вставал каждый час, чтобы проконтролировать, всё ли в порядке, и спрашивал моего дядю, что он тут всё время делает.
— Ничего! — отвечал Джимми. — Смотрю себе в окно, пью пиво, время от времени сделаю себе что-нибудь пожевать, но я не скучаю, нет, ты не беспокойся, можешь снова ложиться!
Через три недели все чаши и все бочки терпения были заполнены, и мой дядя перелил их через край. Мы с Агнес тоже внесли свой вклад; мы редко выходили из своей комнаты, почти всё время проводили в постели и появлялись только к завтраку, обеду и ужину, словно постояльцы отеля.