Дядя Фред весенней порой
Шрифт:
Думая все это, он отступал к стене, в самый угол. Дверь открылась. Служанка сказала:
— Ой, он ушел!
— Да. А что?
— Там к вам одна дама, мисс Питерc.
— Пускай зайдет.
Служанка, человек простой, крикнула вниз:
— Она говорит, идите!
По лестнице зацокали каблучки. Потом послышались голоса:
— Эйлин, что случилось?
— Джоан, я не помешала?
— Нет-нет. Заходи. Просто очень поздно. Что-нибудь случилось?
Дверь захлопнулась, служанка нырнула во тьму, Р. Джонс осторожно пополз вниз. Он совсем растерялся. По-видимому, Джоан не щучка, они давно знакомы.
Поступью индейца он снова подкрался к двери и обнаружил, что слышимость прекрасная.
5
Тем временем Эйлин, уже в комнате, быстро успокаивалась от одного присутствия Джоан. Надо сказать, та глядела теперь совсем иначе, мягче, хотя к мягкости примешивалось не только сострадание, но и снисхождение. Жизнь компенсирует свои удары тем, что их жертвы обретают способность смотреть снисходительно, если не презрительно на мелкие горести счастливцев. Джоан помнила, что ей вечно приходилось утешать и защищать подругу; кротость притягивала мелкие стрелы судьбы, и людям определенного типа хотелось стать ей щитом. Именно это желание лишило сна Джорджа Эмерсона, а сейчас шевельнулось в Джоан! Она, считавшая счастливым тот день, когда удавалось заплатить за жилье, чувствовала, что все ее заботы — ерунда перед заботами гостьи. Вероятно, та потеряла брошку или кто-то был с ней невежлив, но ведь для нее это трагедия. В сущности, беда, как и красота, субъективна, и для Эйлин утрата брошки значит больше, чем для нее, Джоан, утрата той жизни, когда ты не голодаешь.
— Что с тобой? — спросила хозяйка. — Расскажи мне.
Эйлин села и огляделась. Самый вид комнаты успокоил ее, как успокаивает нашу странную душу зрелище чужих несчастий. Она не могла бы изложить свои мысли, но получалось, что есть беды похуже дурного пищеварения. Окинув взглядом вытертый ковер, старые обои, несвежие занавески, она даже смутилась.
— Да ничего, — сказала она. — Наверное, расстроилась по пустякам.
— Ну, расскажи пустяки, — предложила Джоан.
— Понимаешь, папа…
— Опять на тебя кричал?
— Не совсем на меня. Скорее, при мне.
Джоан стало полегче. Она вспомнила, что парижские шляпки и дорогие костюмы связаны с большими неудобствами. Сама она хотя бы свободна. Может быть, ей не к лицу одежды из лондонской лавки, но никому не придет в голову сорвать на ней гнев.
— Ужас какой! — сказала она. — Как же это было?
Повторив для порядка, что «это» пустяки, Эйлин поведала подруге недавние события. Подруга слушала ее, подавляя желание хихикнуть. Она не понимала, что для мистера Питерса какой-то древний жук дороже бриллиантового ожерелья. Однако последняя фраза привлекла ее внимание.
— Папа говорит, — сказала Эйлин, — что не пожалеет за него тысячи фунтов.
— Он пошутил? — проверила Джоан.
— Ну что ты!
— Тысячу фунтов!
— Для него это не так много. Он давал своему университету по сто тысяч долларов в год.
— За какого-то скарабея?
— Ты не понимаешь, он просто на них помешан. Это же коллекция! В газетах вечно пишут о людях, которые платят дикие деньги за всякую чепуху.
Приникнув ухом к двери, Р. Джонс жадно впитывал ее слова, но отскочил, когда где-то выше мелькнул свет и кто-то стал спускаться по лестнице. Мигом скатившись к выходу, он с неожиданной ловкостью
Тем временем Джоан смотрела на Эйлин так, словно ей явилось видение. Она встала. Есть случаи, когда говорить надо стоя.
— Твой отец, — сказала она, — даст тысячу фунтов тому, кто вернет скарабея?
— Конечно, — отвечала гостья. — Но кто его вернет?
— Я.
Эйлин беспомощно смотрела на нее. Со школьных времен она поклонялась Джоан; и сейчас ей казалось, что она сама привела в ход какой-то могучий механизм.
— Ты?!
— Да это очень просто. Этот ваш граф увез скарабея в замок. Ты едешь туда в пятницу. Возьми меня с собой.
— Тебя?!
— А что такого?
— Как же я тебя возьму?
— Вот так.
— Нет, как…
— Что тут трудного?
— Ты же моя подруга… Если ты его украдешь, граф рассердится на папу…
— М-да… Хорошо. Сделаем иначе. Так, так, так… Минутку… Вот! Возьми меня как горничную.
— Ой, что ты!
— Возьми, возьми.
— Я не могу…
Джоан подошла к ней и твердо взяла ее за плечи.
— Эйлин, — сказала она, — не спорь. Ты меня не убедишь. Убедила бы ты волка, когда он гонится за хорошим, откормленным крестьянином? Вот так и тут. Эти деньги мне нужны, и я получу их. С этой минуты я — твоя горничная. Прежнюю можешь на время отпустить.
— Джоан, — сказала Эйлин, — это смешно, какая ты горничная? Слуги сразу тебя разоблачат. У горничных столько всяких дел, столько правил…
— Я их все знаю. Я была горничной.
— Не может быть!
— Была, была. Три года назад, когда совсем сидела на мели. Пошла по объявлению и служила.
— Чего ты только не делала!
— Да, я делала почти все. Хорошо вам, сытым, можете размышлять над жизнью, а нам приходится работать.
Эйлин засмеялась.
— Знаешь, — сказала она, — ты всегда меня побеждала. Спорить незачем?
— Конечно. Да, запомни, я тебе не Джоан, я Валентайн. Нет, нет. Три года назад меня так называли, но сейчас выберем что-нибудь другое. Тебе ничего не приходит в голову?
Эйлин задумалась:
— Может быть, Симеон?
— Замечательно! Ну, репетируем. Скажи это мягко, но отрешенно, как будто я червь, который тебе скорее нравится.
— Симе-он…
— Неплохо. Еще раз, повысокомерней.
— Симеон… Симеон… Симеон.
— Прекрасно!
— Чему ты смеешься?
— Да так, вспомнила. Наверху живет один человек, я вчера учила его предприимчивости. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел, как я осуществляю свои советы на практике?
Глава IV
1
На следующее утро Эш сидел дома и пытливо читал объявления в «Морнинг пост». Привычные филантропы продолжали свое дело. Брайан Макнил приманивал народ золотом, равно как и Энгус Брюс, Данкан Макфэрлан, Уоллес Макинтош и Дональд Макнэб. Молодой христианин по-прежнему жаждал тысячи. Однако было тут и новое:
«Требуется молодой человек приятной наружности, бедный, предприимчивый, смелый. Работа опасная и тонкая. Плата высокая. Обращаться с 10 до 12 в юридическую контору „Мейнпрайс, Мейнпрайс и Бул“, Денвер-стрит, 3».