Дядя Ник и варьете
Шрифт:
— Не знаю. Я вообще не понимаю, зачем это кому-нибудь нужно.
— А с вами не бывало такого, что девушка доведет вас до белого каления, а потом насмеется, так что действительно захочется ее убить?
— Нет. Мне никогда не хотелось никого убивать.
— Верю.
— Благодарю вас. Кстати, — пусть это покажется глупым, но я только что вспомнил, — а как насчет самих Кольмаров?
Крабб сокрушенно покачал головой.
— Это было бы так просто и мило. Еще бы: иностранцы, и убили свою же. Мы с Фарнессом задали им жару. Но у них алиби, не хуже вашего. И никаких мотивов.
— Барни? Что за чепуха! Он же просто дурачок.
— Так я и понял. И в тот вечер он ушел рано, с двумя другими парнями из вашей группы. Теперь Мерген, пианист Лили Фэррис. Вы его знаете?
— Да. И недолюбливаю. Как и ее, впрочем.
— Правильно, мистер Хернкасл. До меня докатились кое-какие слухи. И за Мергеном тоже числятся грязные делишки. Но я не допускаю, чтобы он задушил эту девушку.
— Я тоже. Он слишком елейный и мягкий.
— И осторожный. А тот, кто это сделал, внезапно обезумел от ярости. Вы можете вообразить Берта или Тэда Лаусонов обезумевшими от ярости? Они, кстати, не родные братья, а двоюродные. И оба обручены, хотя это, конечно, ничего не доказывает. Но я не представляю себе, что это дело рук одного из них, а вы как считаете, мистер Хернкасл?
— Нет. Я даже рассерженными вообразить их не могу. Они оба страшно скучные — и на сцене, и в жизни.
— Я того же мнения. Далее, как насчет трех молодых американцев?
Тут в комнату заглянул дядя Ник.
— Ричард, ты мне нужен.
— Добрый вечер, мистер Оллантон, — сказал Крабб. — Очень мне понравился ваш номер. Лучший во всей программе.
— Рад слышать, — коротко ответил дядя Ник. — Не копайся, Ричард, ты мне нужен немедленно. — И он большими шагами пошел по коридору — внушительная фигура в одеянии Гэнги Дана.
— Мы еще встретимся, мистер Хернкасл, — сказал Крабб. — Но не сегодня.
Как только я вслед за дядей Ником вошел в его уборную и закрыл за собой дверь, он сказал:
— Не вздумай приважить этого типа, малыш.
— Я и не собираюсь. Но он говорит, что вынужден беседовать со мной, так как вы не даете ему этой возможности.
— Ну, если я могу сказать «нет», то почему ты не можешь?
— По-вашему, это удачная мысль?
Я ждал, что он ответит утвердительно, — дядя Ник обычно ценил свои мысли, — но на этот раз он не настаивал.
— Нет, пожалуй, ты прав. Только не приваживай его, и все. — Он понизил голос почти до шепота. — Открой-ка дверь, тихо, но быстро, — просто рвани ее.
Я так и сделал, но поблизости никого не оказалось.
— Вы считаете, что Крабб станет нас подслушивать? — спросил я, после того как дверь была снова закрыта. — По-моему, он для этого слишком хитер и ловок.
— Знаю. Но все-таки хотел еще раз увериться. — Он помолчал. — Я получил от Питтера телеграмму, что новый карлик, Филипп Тьюби, будет здесь завтра. Поезд приходит в четыре, и я хочу, чтобы ты его встретил.
— А куда его отвезти? Ведь если искать берлогу, то ничего…
— Знаю, знаю, малыш. — Он говорил по-прежнему тихо, но голос стал резким, и
Он протянул мне клочок бумаги.
— Хорошо, я доставляю его по этому адресу, — ответил я с раздражением. — А дальше что?
И тут дядя Ник снова удивил меня. Вместо того чтобы еще больше распалиться и сверкать очами, он вдруг задумался и пробормотал:
— Правильный вопрос. Что же дальше? Ему надо несколько раз посмотреть наш номер. Но я не хочу пускать его за кулисы. Сначала надо кое-что подготовить. Послушай, объясни ему, где мы остановились, и скажи, чтобы он пришел ко мне в половине двенадцатого, в среду утром, разумеется. И еще одно, пока я не забыл. Сам ты изволь убраться из дому в одиннадцать. Пригласи, что ли, погулять одну из девиц. Словом, чтобы и духу твоего там не было. А если пожелаешь пройтись с твоим другом инспектором Краббом, то по мне лучшего и придумать нельзя. Ну, Ричард, теперь ты знаешь, что надо делать. Кажется, уже наш выход?
— Да, я иду. И знаю, что надо делать. — Но я не двигался с места, хотя он уже повернулся к зеркалу, чтобы поправить грим. — Еще одно слово, дядя. К чему все это?
— Это мое дело. Может быть, мне просто нужен еще один карлик, вот и все. Не зазнавайся, малыш. Скоро ты начнешь учить меня, как делать номер. А теперь вытряхивайся.
В тот вечер я был рад, когда к ужину в комнату весело вбежали Пегги и Мэйзи, которые обычно кончали позже нас. Когда мне бывало грустно, я имел привычку замыкаться в долгом угрюмом молчании — привычка дурная, от которой я до сих пор стараюсь избавиться. И когда так случалось, дядя Ник был последним из тех, кто добрым словом попытался бы вывести меня из этого состояния. Оба мы нуждались в женском щебетанье, а девушки, наконец освободившиеся после долгого рабочего дня, одинаково охотно готовы были и поесть, и поболтать.
— Опять ветчина, — сказала Пегги. — Нигде не едят столько ветчины, как в этом городе. Может, это от нее они так отупели. У нас сегодня была такая глупая публика, как никогда. Вот уж темнота! Бедняга Сид Бакстер — это наш комик, и, право, очень остроумный — опустился до бульварных шуток, болтал о постояльцах, волокитах, пьяницах и отпускал клозетные остроты. А для него это смерть.
— Пегги, я тебе рассказывала? — воскликнула Мэйзи. — Когда он пришел за кулисы после скетча, он все кашлял и кашлял, и на платке у него была кровь. Лорна, его жена, — пояснила она, — наша певица… страшно забеспокоилась и плакала в своей уборной.
— Скверная штука — жизнь, — объявила Пегги. — Не вижу в ней ничего хорошего. Теперь я ее узнала, и мне она совсем не правится. Она с вызовом посмотрела на нас.
— Принеси стаканы, Ричард, — сказал дядя Ник. — Может быть, молодые леди выпьют со мной шампанского.
— Большое спасибо, мистер Оллантон, — сказала Мэйзи, — от стаканчика не откажусь.
— Я тоже, — сказала Пегги. Спасибо. Ну так как, мистер Оллантон? Ваш номер — лучший, ангажирован на сто лет вперед… денег куча, — жизнь, наверно, кажется вам замечательной?