Дядя Ник и варьете

Пристли Джон Бойнтон

И тут только меня осенило, и я понял то, о чем должен был догадаться давным-давно. Может, я и догадывался, но отгонял эту мысль.

— Речь идет о Барни?

— Да, это Барни. И конечно, Сэм и Бен солгали, когда сказали полиции, что в тот вечер он ушел рано, вместе с ними. Они все еще стоят на своем, но Крабб, по-видимому, в последние дни перестал им верить, а я никогда не верил, хотя вначале думал, что они просто хотят избавить Барни от лишних неприятностей. Они и теперь не знают, что виновник — он. Но я-то знаю, так как спросил его напрямик, и он сознался. Потому я и вызвал Тьюби, еще до того, как точно решил, что надо делать.

— А что вы собираетесь делать, дядя?

Он

посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Я собираюсь просить тебя вместе со мной помочь скрыться убийце, — сказал он угрюмо. — Так это будет выглядеть, и таково будет обвинение, если нас поймают. Это не шутка, малыш. Это то, что нас ждет, если фокус не удастся. Но что мне остается делать? Бедный, измученный дурачок Барни — не убийца. Он не хотел ее убивать. Она нарочно его дразнила, а раздразнив, смеялась в лицо и твердила, что он не мужчина. Он себя не помнил, когда схватил ее за горло и начал трясти, а когда она попыталась кричать, он понял, что надо заставить ее замолчать. Он никого никогда больше не тронет. Он не убийца, не сексуальный маньяк, просто глупый, легко возбудимый человечек, который на свою беду столкнулся с тупой и жестокой мучительницей. И я не могу допустить, чтобы его арестовали, таскали по судам, наняли какого-нибудь прокурора, который изобразит его чудовищем, и в конце концов визжащего и упирающегося поволокли бы на виселицу. Так вот что, малыш, либо ты со мной согласен, либо — нет. Если согласен и готов помочь, то помни, что идешь против закона и можешь сам угодить за решетку, — косвенное соучастие или что-то в этом роде. Может, тебе Крабб и нравится, не знаю, но с моей точки зрения он жестокий мерзавец, а за ним целая свора таких же, как он, стариков в париках и мантиях — самодовольная, уверенная в своей правоте сволочь.

— Не так громко, — напомнил я ему.

— Ладно, ладно, малыш. Так ты со мной или с ними?

— Конечно, с вами.

— Молодец, Ричард. Прости, что я последнее время избегал тебя и больше молчал, но я не мог говорить, не зная, как ты это примешь. Кроме того, ты слишком часто виделся с Краббом, а он раз в десять хитрее, чем ты думаешь.

Дядя явно почувствовал облегчение; он закурил сигару, достал бутылку шампанского с крошечным краником в пробке, налил два стакана и предложил выпить за фокус с «Исчезающим карликом».

— Прежде чем перейти к подробностям, я должен еще кое-что объяснить. Почему мне пришлось втянуть и тебя? Первое — и, как увидишь, самое главное — один я не справлюсь. Второе — чем больше в этом деле неразберихи — ты не понимаешь, что делаешь, а должен исполнять приказ, а я где-то в другом месте и вообще не знаю, о чем речь, — тем меньше у них возможности обвинить нас в чем бы то ни было, если мы себя не выдадим. С виду чехарда будет такая, что у них голова кругом пойдет. Но, видит бог, малыш, у нас никакой неразберихи быть не должно. Мы оба должны точно знать, что делаем. Это опять то же самое старое правило, о котором я тебе говорил. Между собой мы все планируем и рассчитываем совершенно точно, а публика — в данном случае полиция — только смотрит в недоумении…

— Но это все-таки не одно и то же, дядя, — осмелился я возразить. — Публика приходит развлечься. Она хочет, чтобы ее обманывали. А полиция…

— Да, да, я знаю. Они догадливей, и потому нам надо быть умнее. Но и здесь разница та же — разница между тем, что происходит на деле, и тем, как это выглядит. Теперь перейдем к делу. Нет, постой, сначала я соберу все, что нужно.

И дядя Ник, как всегда, быстро и аккуратно, вынул из ящиков и своего чемодана очень странный набор вещей. Он тщательно все проверил и продолжил:

— Утром ты

отнесешь эти вещи Тьюби: тут грим, седая борода, усы, спиртовый клей, тюрбан и длинный халат. Ходули уже у него, он учился на них ходить всю неделю. Помоги ему одеться и загримироваться. Не уходи, пока не будешь доволен его внешностью и пока не убедишься, что он сможет все сделать сам. Он должен выглядеть как довольно высокий и исхудалый старик индиец. Этот старик индиец явится ко мне между представлениями; без двадцати девять он будет у артистического выхода, а в девять он уже уйдет. Приведешь его ты; а это значит, что после первого отделения тебе надо мгновенно переодеться, — ты же его и выведешь. Только, конечно, придет ко мне Тьюби, а уйдет от меня Барни. На втором представлении роль Барни сыграет Тьюби…

— А он знает, что делать?

— За кого ты меня принимаешь, малыш? Я его хорошо натаскал, и он четыре раза видел номер с галерки, одетый в куртку и ученическую фуражку. Он толковый паренек, не то что Барни. Он отлично знает, что делать.

— Значит, Барни поменяется костюмами с Тьюби и, конечно, пойдет на ходулях.

— Разумеется. Он более неуклюж, чем Тьюби, но ему лишь бы с нашей помощью спуститься с лестницы и, опираясь на твою руку, доковылять от дверей до машины, которая будет наготове. И не забудь, что те, кто следит за дверью, уже видели приезд старика индийца. Кроме того, они ведь выслеживают карлика.

— А куда отвезти Барни, когда я посажу его в машину?

— Во Флитвуд, — сказал дядя, наклоняясь и понизив голос. — Я все устроил. Вот деньги. Здесь четыре бумажки по пять фунтов. Это условленная плата. Там стоит голландское судно, идущее в Роттердам, название — «Флора», капитана зовут Фрилер. С утра, по договоренности, я должен сообщить по телефону, когда ему тебя ждать. Позже я расскажу тебе, где найти судно. Машина тоже наготове. Тут уж положись на меня. Никто из ребят не знает, в чем дело, — боюсь рисковать, — но это ничего не значит. Может, они и понимают, что здесь что-то неладно, но все равно сами терпеть не могут полицейских.

— А Барни знает, куда едет?

— Еще нет. Ты ему скажешь. Но он так напуган, что готов ехать куда угодно. Я уже написал в Роттердам одному знакомому, — я там играл, и он был моим агентом, — так что утром мне останется только послать телеграмму, которая, кроме него, никому не будет понятна. Барни я дам денег, десять — пятнадцать соверенов, он их поменяет в Роттердаме, а затем как-нибудь перебьется, пока не найдет работу: у них там много цирков в Голландии и Германии. Главное, что он уезжает, а это лучше, чем попасть на виселицу. Но тебе надо крепко держать его в руках: он умирает от страха, жалкая тварь.

Здесь я должен пояснить, что такое бегство из одной страны в другую было в 1914 году куда легче, чем потом. Кроме России и Турции, паспортов нигде не спрашивали. Только после нашей великой войны за свободное развитие демократии в мире нас всех зажали в тиски паспортной системы, тем самым дав некоторым государствам возможность держать за глотку своих граждан. (Отберите паспорт у рядового порядочного человека, и он окажется совершенно беспомощным. Эту систему умеют пробивать и презирать одни мошенники, к чьим услугам любые подложные паспорта.) Другое, менее важное обстоятельство заключалось в том, что имевшие тогда хождение английские золотые соверены можно было обменять в любой стране, так как их номинал соответствовал их фактической стоимости в золоте. Таким образом, без всяких паспортов и виз, с кучкой соверенов можно было отправиться куда угодно, не раздумывая. Но в ту ночь, когда мы с дядей Ником все это обсуждали, старая эра покоя уже двигалась к своей гибели.