Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном
Шрифт:
— Но неужели же нет завещания?
— Я на самом деле не знаю, мадам.
— А, плютишка! Ви не хотите сказать! Но ви не так глюпы, как притворяетесь. Нет-нет, ви все знаете. Ну же, расскажите мне все — это в вашем интересе, ведь ви понимаете. Что там, в его завещании? Когда написалось?
— Мадам, я действительно ничего не знаю. Я не могу сказать, написано ли вообще завещание. Давайте говорить о другом.
— Дьетка, не погубит мосье Руфина завещание! Он не ляжет здесь днем раньше, если напишет его. Но если он не напишет, ви можете много из собственности потерять. Будет жаль!
— Я не знаю, ничего не знаю о завещании. Если папа и написал его, то мне об этом не говорил. Я знаю, что он любит меня, — и с меня довольно.
— О, ви не такая простушка! Ви конечно
— Я ничего не знаю о папином завещании. Вы не представляете, мадам, какую вы мне причиняете боль. Давайте говорить о другом.
— Ви знаете и обязаны мне сказать, petite dur-t^ete [40] , — или я вам мизинчик сверну!
40
Маленькая упрямица ( фр.).
С этими словами она схватила мою руку и, злобно смеясь, неожиданно заломила мизинец. Я вскрикнула — она продолжала смеяться.
— Будете говорить?
— Да, да! Отпустите! — кричала я.
Она, однако, не сразу выпустила мою руку, но тянула пытку и, не замолкая, смеялась. Наконец отпустила.
— Она будет корошей дьеткой и все расскажет своей сердобольни gouvernante. Что это ви, глюпышка, расплакались?
— Вы сделали мне очень больно… вы сломали мне маленький пальчик, — всхлипывала я.
— Подуть на пальчик надо, глюпышка, поцельовать — только и всего! Противная девочка! Никогда больше не буду с вами играть, никогда. Пойдемте домой!
Всю дорогу домой мадам угрюмо молчала. Не отвечала мне, держалась с высокомерием, притворялась обиженной.
Впрочем, скоро она уже была прежней мадам и вернулась к вопросу о завещании, но теперь не допытывалась прямо, а прибегала к хитрости.
Почему все мысли этой ужасной женщины были сосредоточены на завещании моего отца? Какое ей до этого дело?
Глава VII
Церковь Скарздейл
Думаю, вся женская прислуга в нашем доме боялась эту коварную чужестранку — исключая миссис Раск, которая открыто враждовала с ней, хотя могла дать волю чувствам только в моей комнате:
— Откуда она явилась? Она француженка? Она из Швейцарии? Или, может быть, из Канады? Помню, еще девчонкой, видела я одну такую, вот уж было отродье! И с кем она жила? Где ее близкие? Никто из нас ничего про нее не знает… знаем не больше дитяти… разве что господину о ней известно, уж он наверняка справлялся… И все она секретничает с Энн Уикстед. Этойя скажу, чтобы делом занималась. Вечно сплетничают, шушукаются. Уж точно не свою подноготную она перед Энн открывает. Мадам Выуди да Обнаружь — так я ее называю. Умеетподольститься ко всем и каждому, умеет, старая лиса. Прошу прощения, мисс, но чтоона такое, я вам скажу: дьявол во плоти — и сомневаться нечего. Я ее первый раз поймала, когда она воровала джин, прописанный господину доктором, и подливала в графин воды, злодейка. Ее только лови… Все горничные ее боятся. Говорят, нечисть она… то ли ведьма, то ли привидение, — я и не удивляюсь. Кэтрин Джонс нашла ее наутро после того, как она на вас рассердилась, спящую в постели одетой, уж и не знаю почему… Она на васстраху нагнала, мисс, так я считаю, сделала вас нервной, как не поймай что…
Мои нервы в самом деле былирасстроены, и, чем дальше, тем беспокойнее я становилась. Думаю, эта циничная женщина все понимала и только со злорадством усугубляла положение. Я постоянно опасалась, что она прячется где-нибудь в моей спальне, чтобы, выбравшись ночью, напугать меня. К тому же она начала появляться в моих снах — всегда в чудовищном облике, — что усиливало безотчетный страх, который она вызывала во мне в дневные часы.
Однажды мне приснилось, будто она, безостановочно говоря что-то шепотом так быстро, что я не могла разобрать ни слова, вела меня за руку в библиотеку и при этом другой рукой держала свечу у себя над головой. Мы крались, точно грабители глухой ночью, и остановились у старого дубового шкафа, на который отец обратил мое внимание в том престранном разговоре. Я понимала, что мы совершаем нечто запретное. В дверце был ключ — ужасаясь греха, я отказывалась повернуть ключ, а она все шептала, шептала мне в ухо какую-то бессмыслицу. И я повернулаключ. Дверцы медленно растворились — там, внутри, с лицом белым и мрачным, стоял мой отец; он сурово взглянул на меня. Жутким голосом он возопил: «Смерть!» В тот же миг загасла свеча мадам, а я с криком проснулась в полной темноте, все еще воображая, что нахожусь в библиотеке. С час после этого меня била нервная дрожь.
Любое, даже самое незначительное происшествие, имевшее отношение к мадам, вызывало среди горничных бесконечные толки. Тайно или открыто, но почти все они ненавидели ее и боялись. Они решили, что она добивается особого расположения «господина» и что со временем потеснит миссис Раск, если вообще не займет ее место, а их всех прогонит. Думаю, честная домоправительница не пыталась разубеждать их.
Припоминаю, что именно тогда к нам в Ноул заглянул странный, похожий на цыгана разносчик. Я и Кэтрин Джонс прогуливались невдалеке от дома, когда он подошел ко входной двери и опустил свой сундучок на низенькие перила.
Чего только не было у него — ленты, бумажная материя и шелка, чулки, кружева, даже какие-то поддельные украшения. Едва он успел разложить товар — а для обитателей тихого деревенского дома это зрелище весьма привлекательно, — как на дворе появилась мадам. Рот разносчика растянулся в улыбке, и он приветствовал ее, выразив надежду, что «мадамзель» чудесно поживает, хотя он «никак не думал увидать еездесь».
«Мадамзель» поблагодарила его:
— Спасибо, пожьиваю чьюдесно.
И в первый раз за все время выглядела необыкновенно взволнованной.
— Какая крясивость! — воскликнула она. — Кэтрин, бегите, скажите миссис Раск. Она хотель ноженцы, а еще крюжева… я слишаля от нее.
Кэтрин, окинув мадам долгим взглядом, ушла. Тогда мадам обратилась ко мне:
— Дьетка, дорогая, не будете ли так добры принести мой кошелек, я забыль его на столе в моей комнате. И вам советую принести ваший.
Кэтрин вернулась с миссис Раск. Наконец хоть кто-то расскажет им про эту француженку! Пустившись на хитрость, они перебирали и пересматривали товар, пока мадам не купила нужное и не удалилась вместе со мной. Но когда они, казалось, уже могли заглянуть в прошлое мадам, разносчик их обескуражил. Он ничего не помнил — он даже сомневался, что видел леди раньше хотя бы разок. Он всех француженок по всему свету кличет «мадамзель» — уж такое им всем полагается имя. А эту где ж он мог встретить? Эту, помнится, не встречал. Но каждой обрадуется, ведь молоденькие при них нет-нет, да и купят чего-нибудь.
Его скрытность и забывчивость возмущали, но Кэтрин с миссис Раск не выспросили разносчика ни на пенни — он был глуп, а может, и того хуже.
Мадам, конечно, его подкупила. Однако всякое преступление бывает раскрыто, и правда все равно обнаруживается. Том Уильямс, конюх, видел мадам с разносчиком: притворяясь, что разглядывает товар, едва не зарывшись лицом в шелка и уэлльскую шерсть, она по обыкновению быстро говорила что-то и сунула деньги, уверял Том, под материи в сундучок.
Оставив разносчика, мы с мадам отправились на прогулку, мы шли по выгону на торфяниках, что простирался между Ноулом и церковью Скарздейл. После посещения гробницы мадам не изводила меня вопросами. Она была непривычно задумчива, не слишком разговорчива и почти не пыталась совершенствовать мой французский или углублять прочие знания. Прогулка входила в заведенный у нас распорядок дня. Я несла корзинку с сандвичами: мы планировали подкрепиться, достигнув одного местечка с прекрасным видом, примерно в двух милях от Ноула.