Дьявол и сеньерита Прим
Шрифт:
Но вот сейчас чудовища выползли из своих нор, вселяя ужас в ее душу, заставляя чувствовать себя несчастной, несправедливо обиженной, покинутой Богом, вытянувшей несчастливый жребий. Даже еще хуже - они принуждали ее сознавать, какое горькое чувство носила она в себе днем и ночью, в лесу и в баре, во время редких встреч с людьми и в одиночестве.
"Будь проклят этот человек. И будь я проклята за то, что наши с ним пути пересеклись".
Возвращаясь в городок, она раскаивалась о каждой прожитой ею минуте, проклинала мать за то, что та умерла так рано, и бабушку за то, что она внушала ей - надо стараться быть честной и доброй,
Берта сидела на прежнем месте.
– Что ты все бегаешь?
– сказала она.
– Присядь рядом со мной, отдохни.
Шанталь послушалась, подумав, что, если сумеет отвлечься на что-нибудь, время пролетит незаметней.
– Меняется наш Вискос, - заметила старуха.
– В самом воздухе - что-то другое, а вчера я слышала, как воет "проклятый волк".
Девушка почувствовала облегчение. Оборотень или не оборотень, однако прошлой ночью волк выл, и по крайней мере еще один человек слышал это.
– Этот город совсем не меняется, - отвечала она.
– Чередуются только времена года, и сейчас пришла зима.
– Нет. Это пришел чужестранец.
Шанталь еле сдержала себя. Неужели он разговаривал с кем-нибудь еще?
– Что изменилось в нашем Вискосе с появлением чужестранца?
– Целый Божий день я смотрю на то, что меня окружает. Иные думают, будто это - зряшная трата времени, но для меня только так можно было пережить потерю человека, которого я так любила. Я вижу, как сменяют друг друга времена года, как деревья сбрасывают листву, а потом она появляется вновь. Но время от времени неожиданное явление природы порождает разительные перемены. Мне рассказывали, что вон те горы возникли после землетрясения, случившегося тысячелетия назад.
Девушка кивнула: ей и в школе рассказывали об этом.
– Ничто не остается прежним. Боюсь, это и происходит сейчас.
Шанталь, заподозрив, что старая Берта что-то знает, уже хотела было рассказать ей о золоте, но все же промолчала.
– Я думаю об Ахаве, о нашем великом преобразователе, о нашем герое, о человеке, которого благословил святой отшельник.
– А почему об Ахаве?
– Потому что он способен был понять, что ничтожная мелочь - даже если она возникает из самых лучших побуждений - способна уничтожить все. Рассказывают, что, установив в городе мир, выгнав отсюда всякий сброд, установив новые начала для сельского хозяйства и торговли, он созвал на ужин друзей и приготовил для них аппетитное жаркое. И тут оказалось, что в доме нет соли.
Тогда Ахав позвал сына и велел ему:
– Сходи-ка в город и купи соли. Но, смотри, уплати столько, сколько она должна стоить - не дороже и не дешевле.
– Я понимаю, отец, что не должен переплачивать, - удивился сын.
– Но если можно будет поторговаться, отчего бы не сберечь толику денег?
– В большом городе именно так и следует поступать. Но для такого, как наш, это в конце концов окажется губительно.
Ни о чем больше не спрашивая, сын отправился за солью. А уже собравшиеся на ужин гости, которые слышали эти речи, стали спрашивать, отчего нельзя купить соль по более низкой цене? И Ахав ответил им:
– Тот, кто продает соль дешевле ее истинной стоимости, поступает так скорей всего потому, что отчаянно нуждается в деньгах. Тот, кто воспользуется этим, проявит неуважение к пролитому поту и к тяжкому труду, ибо без этого ничего нельзя
– Но этого ведь недостаточно, чтобы погиб наш Вискос!
– В начале времен, при сотворении мира, несправедливость тоже была ничтожно мала. Но каждый из приходивших следом добавлял к ней щепотку или горсточку, полагая, что ничего от этого не изменится. Поглядите, где в итоге мы с вами оказались.
– Да, взять, к примеру, хоть этого чужестранца, - сказала Шанталь, надеясь услышать от Берты, что она тоже говорила с ним. Но поскольку старуха ничего на это не отвечала, продолжала настойчиво:
– Не пони - маю, почему это Ахав так стремился спасти Вискос. Прежде это было прибежище подонков, а теперь средоточие трусости.
Разумеется, старухе что-то было известно. Оставалось только выяснить откуда - не от самого ли чужестранца, рассказавшего ей это.
– Я не уверена, что это трусость в точном смысле слова. Думаю, что это боязнь перемен. Люди хотят, чтобы Вискос оставался таким, как всегда, - местом, где можно возделывать землю и выращивать скотину, радушно принимать охотников и туристов, но где при этом каждый точно знает, что произойдет завтра, и где единственное, чего нельзя предсказать, - это шалости и взбрыки природы. Вероятно, таким образом они ищут мира в душе, и я согласна с тобой в одном: все считают, что управляют всем, тогда как никто не управляет ничем.
– Это верно: никто - ничем, - согласилась Шанталь.
– Никто не может прибавить ни черточки, ни точки к тому, что уже написано, - проговорила старуха, переиначив евангельский стих.
– Но нам нравится жить с этой иллюзией, потому что она придает нам уверенности.
В конце концов, выбор, который я должна сделать, ничем не отличается от любого другого. Вместе с тем глупо полагать, что управляешь миром, и верить безо всяких на то оснований в то, что находишься в безопасности. Это кончается всеобщей неподготовленностью к жизни - в тот миг, когда ты меньше всего этого ожидаешь, землетрясение создает горы, молния убивает дерево, готовившееся весной зацвести, а нелепая случайность на охоте обрывает жизнь достойного человека.
И она в сотый раз пересказала, при каких обстоятельствах погиб ее муж. Он считался одним из самых лучших егерей-проводников в крае и видел в охоте не варварский вид спорта, а способ сохранить местную традицию. Его усилиями и стараниями Вискосу удалось увеличить поголовье некоторых пород, мэрия разработала законы по защите исчезающих видов животных и стала выдавать пополнявшие городскую казну лицензии на отстрел.
Муж Берты старался сделать так, чтобы охота, которую одни считали дикостью, а другие - традиционным развлечением, кое-чему учила людей. Когда приезжал человек неопытный, но богатый, он уводил его на какой-нибудь пустырь и там ставил на камень жестяную банку из-под пива.
Потом отходил на пятьдесят метров и первым же выстрелом сбивал жестянку.
– Я лучший стрелок в здешних краях, - говорил он.
– И тебя научу стрелять так, как стреляю я.
Ставил банку на прежнее место, возвращался на огневой рубеж, вытаскивал из кармана платок и просил завязать себе глаза. Затем прицеливался и снова стрелял.
– Попал?
– спрашивал он, снимая повязку.
– Разумеется, промазал, - отвечал новоприбывший охотник, радуясь, что можно унизить горделивого егеря.
– Пуля прошла далеко от цели. Плохо верится, что твои уроки мне пригодятся.