Дьявол и сеньорита Прим
Шрифт:
Несколько часов назад священник сам вызвался стать мучеником. Это был рискованный ход, но он не намерен был отступать и отказываться от своей жертвы, если бы только люди не были столь легкомысленны и если бы ими нельзя было манипулировать с такой легкостью.
«Это неправда. Они легкомысленны, но манипулировать ими вовсе не так уж легко», —возразил он сам себе. Молчанием или искусными речами люди заставили его произнести то, что хотели услышать: жертвоприношение не будет напрасным, жертва послужит спасению, упадок сменится расцветом. Он притворился тогда, что согласен, чтобы люди использовали его, но в то, что говорил,
Священнослужение было истинным его призванием, и он рано вступил на эту стезю. В двадцать один год он был уже рукоположен в сан и вскоре прославился даром слова и умением управлять своим приходом. Он молился ночами напролет, ухаживал за больными, посещал арестантов, кормил голодных — действовал в точном соответствии с текстами Священного Писания. И постепенно стал известен по всей округе, и рассказы о нем достигли ушей епископа, человека мудрого и справедливого.
Вместе с другими молодыми священниками его пригласили к епископу на ужин. За столом обсуждали разные темы, а под конец престарелый, с трудом передвигавшийся епископ поднялся и стал обходить гостей, предлагая каждому из них воды. Все отказались, и только он попросил наполнить стакан до краев.
Тогда один из приглашенных произнес тихо, но так, чтобы его мог слышать епископ:
— Мы все отказались от воды, сочтя себя недостойными принять ее из рук этого святого человека. Лишь один из нас не понимает, на какую жертву идет глава нашей епархии, обходя стол с этой тяжелой бутылью. Вернувшись на место, епископ произнес:
— Вы, считающие себя праведниками, не унизились до того, чтобы принять от меня дар, и тем самым лишили меня той отрады, которую приносит дарение. Только один человек позволил Добру проявиться. И тотчас вверил его пастырскому попечению самый важный приход.
Они стали часто видеться и вскоре подружились. Всякий раз, когда юного падре одолевали какие-либо сомнения, он прибегал к помощи епископа, которого называл своим «духовным отцом», и, как правило, получал исчерпывающий ответ. Например, однажды он совершенно разуверился в том, что его деяния радуют Господа, и затосковал. Рассказав о своих терзаниях епископу и спросив, что ему делать, услышал:
— Авраам принимал чужестранцев, и Бог был доволен. Илия не любил чужестранцев, и Бог был доволен. Давид гордился тем, что делает, и Бог был доволен. Мытарь перед алтарем стыдился того, что делает, и Бог был доволен. Иоанн Креститель удалился в пустыню, и Бог был доволен. Павел отправился по крупным городам Римской империи, и Бог был доволен. Нам не дано угадать, что доставит Господу отраду. Поступай так, как велит тебе сердце, и Он будет доволен.
На следующий день епископ скоропостижно умер от сердечного приступа. Падре расценил кончину своего духовного наставника как некое знамение и принялся неукоснительно следовать его последнему совету — то есть прислушиваться к голосу своего сердца. Одним просящим он подавал милостыню, другим — советовал идти работать. Иногда правил мессу очень торжественно, иногда — пел вместе с прихожанами. О поведении его было доложено новому епископу, и падре был вызван к нему.
И каково же было его удивление, когда в кресле главы епархии увидел он того самого священника, который много лет назад укорил его по поводу воды.
— Я знаю, что ныне ты — настоятель церкви в крупном и важном приходе, — сказал тот, глядя на падре не без иронии. — И что на протяжении всех этих лет ты был близким другом моего предшественника. Вероятно, ты надеялся занять этот пост.
— Нет. Я надеялся обрести знание.
— В таком случае ты, должно быть, превзошел все премудрости. Но до меня доходят странные слухи — говорят, будто иногда ты подаешь милостыню, а иногда отказываешь в помощи тем, кому наша церковь обязана помогать. — У меня — два кармана, и в каждый вложил я по записочке, деньги же держу только в левом.
Новый епископ был заинтригован этими словами и пожелал узнать, что же содержится в этих записочках.
— На одной я написал: «Я — всего лишь пыль и пепел» — и положил ее в правый, пустой карман. На другой: «Я — проявление Бога на Земле» — и положил ее в левый карман, где держу деньги. Когда я вижу нищету и несправедливость, опускаю руку в левый карман и помогаю. Когда вижу леность и праздность, опускаю руку в правый и обнаруживаю, что мне нечего дать. Таким вот способом мне удается сохранить равновесие между миром материальным и духовным.
Новый епископ поблагодарил священника за такой яркий образ милосердия и сказал, что тот может вернуться в свой приход. Очень скоро он получил приказ отправиться в Вискос.
Он немедленно понял скрытый смысл этого перевода: епископом двигала зависть. Однако священник дал обет служить Богу, куда бы его ни послали, и, стерпев унижение, уехал в Вискос: предстояло достойно ответить и на этот вызов.
Минул год, потом второй. По истечении пяти лет оказалось, что он, как ни старался, не смог увеличить число верующих: над Вискосом тяготело наследие прошлого, которое олицетворял Ахав. Ни богослужения, ни проповеди не могли состязаться с ходившими там легендами и поверьями.
Прошло десять лет. И к концу десятого года он понял, в чем его ошибка: его жажда познания выродилась в высокомерие. Он до такой степени был уверен в божественной справедливости, что не сумел уравновесить ее искусством дипломатии. Он полагал, что живет в мире, где Бог присутствует всюду, а оказался в мире, куда люди иногда Бога просто не впускали.
По прошествии пятнадцати лет он понял, что вовек не выберется из Вискоса: его недоброжелатель-епископ стал кардиналом, занимал важный пост в Ватикане, имел неплохие шансы на папский престол и никогда бы не допустил, чтобы падре из провинциального прихода сделал достоянием гласности историю о том, что законопатили его в глушь из ревности и зависти.
К этому времени священник был уже отравлен полнейшим отсутствием стимулов —да и кто бы на его месте мог столько лет сопротивляться царящему вокруг безразличию? Он думал о том, что если бы вовремя сложил с себя сан, то оказался бы гораздо полезнее Богу, но постоянно откладывал это решение, надеясь, что ситуация изменится, а теперь было уже поздно — он утерял всякие связи с окружающим его миром.
И вот через двадцать лет однажды ночью он проснулся, в отчаянии осознав, что жизнь его совершенно бессмысленна. Он знал, на сколь многое способен, и горевал, что так мало осуществил. Он вспомнил о двух записочках, которые носил в карманах, и понял, что теперь всегда сует руку лишь в правый карман. Он хотел быть мудрым, но не был политиком. Хотел быть справедливым, но не был мудрым. Хотел быть политиком — и не хватало решимости.