Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления
Шрифт:
Это произошло летом 2000-го. Известие о встрече стремительно распространилось по гаитянской общине Нью-Йорка. Как и на Гаити, сработал teledj`ol,устный телеграф. Констан и прежде несколько раз после своего загадочного освобождения отваживался показаться на глаза соотечественникам, но до подобной наглости — продавать дома тем самым людям, которых сам же вынудил сделаться беженцами, — он еще не доходил.
Сначала думали, что в Квинс он наведывается лишь эпизодически. Кто-то видел его на дискотеке, с ног до головы одетым в черное: он явился на праздник Барона Самеди — в мифологии вуду владыки смерти, который, облаченный в старомодный костюм и цилиндр, стережет кладбищенские врата. Однажды его видели у мясника. Появились сообщения местной радиостанции и в газетах гаитянской общины. «Палач Гаити хорошо проводит время в США!» — кричал заголовок. Но всякий раз Констан ухитрялся как сквозь землю провалиться прежде, чем удавалось узнать его постоянное место жительства.
В 1997 году распространился слух, будто вечерами он посиживает на веранде белого дома на тихой улочке Лорелтон, в самом сердце гаитянской общины. Годами беженцы пытались забыть ужасы прежней жизни — постоянные революции, контрреволюции, террор — и жить нормально. А этот тип обосновался среди них в доме, принадлежавшем его тете и брату!
— Сама мысль, что Тото Констан вольготно живет в Нью-Йорке, среди гаитянской диаспоры, является оскорблением всего гаитянского народа, — заявил Рико Дюпуи, ведущий радиостанции «Радио солей» во Флэтбуше.
Жители района принялись оклеивать деревья и фонарные столбы фотографиями жертв Констана — жуткими изображениями изувеченных людей. Одну из самых страшных фотографий — мальчика, лежащего в луже крови, — подсунули Констану под дверь.
Тем не менее по вечерам Констан, как ни в чем не бывало, выходил подышать свежим воздухом на веранду. Во двор ему швыряли камни, плевали, а после того как он наведался к Макеусу, его дом окружила негодующая толпа, вопившая: «Палач! Убийца!» Внезапно в дальнем конце улицы мелькнула какая-то фигура. Кто-то узнал в ней хорошо всем известного подручного Констана. «Шпион!» — заорали люди — и бросились за этим человеком. Догнать его, однако, не удалось, а Констан так и не появился. Тогда огромная толпа гаитян отправилась за семь километров к агентству недвижимости и пригрозила его владельцу, тоже гаитянину, что он останется без работы, если не избавится от нового сотрудника.
К ноябрю того же года были организованы «Вахты Тото» — добровольцы непрерывно следили за всеми перемещениями Констана. В это время я связался с одним из членов этой организации, Реем Лафорестом, и тот пообещал показать мне, где можно увидеть «дьявола».
Он предложил встретиться у агентства недвижимости, где Констан все же продолжал работать: было известно, что в обеденный перерыв он выходит на улицу покурить.
Сам Лафорест оказался крупным человеком, с бородой и в темных очках. Он прихватил с собой какие-то плакаты. Я спросил его, что это такое, и он развернул один рулон. Оказалось, это плакат со старой черно-белой фотографией Констана и призывом к аресту главы «эскадрона смерти»: «Разыскивается Эммануэль Тото Констан за преступления против гаитянского народа».
Лафорест сказал, что после той демонстрации Констан затаился.
— Теперь он снова прячется.
Прикрепив один из своих плакатов к столбу, Лафорест сел в автомобиль. Мы проехали по улице, застроенной элегантными домами в стиле тюдор, и добрались до того места, где в последний раз видели Тото.
— Что вы собираетесь делать? — спросил я.
— Не знаю, — ответил он. — Попадись он мне, я бы сам его скрутил.
Он рассказал, что люди Констана приволокли одного из его близких друзей в церковь и там убили среди бела дня; что его родного брата пытали гаитянские солдаты.
Несколько минут мы напряженно ждали, укрывшись за кустом.
— Bay kou bliye, pote так sonje, — пробормотал Лафорест.
— Что это значит? — спросил я.
— Старая поговорка на креольском: «Тот, кто ударил, забудет, тот, у кого остался шрам, будет помнить».
Я разыскивал Эммануэля Констана с тех пор, как впервые узнал, что человек, которому на родине предъявлено обвинение в преступлениях против человечности, поселился среди тех самых людей, чьи близкие пострадали и даже погибли от его рук. В отличие от Каина, обреченного навеки удалиться от соплеменников, Констан жил среди своих. Среди этих изгоев, тех, кого прежде преследовал, теперь он сам был изгоем, отверженным. Ему удалось каким-то образом отвертеться от суда, но — не от своего прошлого. С этим прошлым он сталкивался каждый день — достаточно было косого взгляда, очередного плаката на дереве.
Впервые замаячила реальная угроза нового суда, когда осенью 2000 года правительство Гаити начало процесс об убийстве шестерых человек в городе Работё. Десятки свидетелей дали показания; удалось арестовать некоторых из подручных Констана, его же самого судили заочно. Это была первая серьезная попытка на Гаити расследовать преступления военной хунты и испытать новую судебную систему — на протяжении многих лет она была настолько коррумпирована, что едва ли имело смысл вообще говорить о ее существовании.
Правительство США подвергалось сильному давлению и внутри страны, и извне: все громче звучали требования об экстрадиции Констана.
Адвокат Констана по фамилии Ларосильер, к которому я обратился, сказал, что едва ли я мог выбрать для этого более неудачное время. Этот американский гражданин и этнический гаитянин с широченной, как бочка, грудью, изысканно одевался в дорогие костюмы, а разговаривал на уличном жаргоне, мешая его с юридическими терминами.
Ларосильер отрицал сам факт массовых убийств в Работё, но вместе с тем выражал опасения, что Констана линчуют в случае его экстрадиции. Именно потому, что ситуация для его клиента складывалась почти тупиковая, он согласился устроить мне встречу с ним (о местонахождении Констана в тот момент почти никому не было известно).
Я подъехал к офису Ларосильера в Ньюарке, штат Нью-Джерси, во второй половине дня. Адвокат проводил какое-то совещание, и, поджидая его в приемной, я слышал непонятную креольскую речь с редкими репликами на английском. Вдруг дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел высокий мужчина в двубортном костюме. Под пиджаком у него была надета водолазка с высоким воротом, в левом ухе поблескивала серьга. Я не сразу узнал Констана: он здорово раздобрел с тех пор, как его фотографировали во время диктатуры, я же его знал только по этим снимкам. Отяжелевшее лицо уже не казалось столь угрожающим.
— День добрый, как поживаете? — вежливо приветствовал он меня.
Акцент в его речи был почти не заметен, да и выглядел он, к моему удивлению, как обычный американец. Мы устроились в небольшом зале для переговоров, служившем также библиотекой. С минуту Констан молчал, покачиваясь на стуле, потом задумчиво произнес:
— Настало время Тото самому говорить за себя…
Всего мы провели более десятка встреч. На протяжении нескольких месяцев Тото рассказывал мне свою историю, иногда его монологи длились непрерывно часами. Он перебирал при этом собственные записи, чужие письма и дневники и другие материалы своего архива.