Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
— Ты не хочешь подойти? — Генри не дает тишине их опутать в свою липкую паутину нерешительности. Улыбается. Широко, открыто. Так, что душа Агаты радостно подпрыгивает, потому что до этого долгие недели она видела это лицо таким неживым, таким пустым… Кажется, что вокруг была лишь кромешная серая мгла, и вот она торопливо отступает от одной лишь его улыбки.
— Хочу, — едва слышно произносит Агата. Да. И хочется — и страшно, что сделав хоть один шаг, она нарушит этот странный, но такой потрясающий сон. Ужасно сложно поверить, что он все-таки тут, что не
— Тогда… — Генри красноречиво касается ладонью края постели, и кажется, даже приглашение на бал в высшем свете не стало бы для Агаты большей честью. За последние недели она немало наслушалась речей про его самопожертвование, его вклад в победу над Фоксом. Артур выговаривал это все Анджеле, будто пытаясь донести до неё что-то, но налипало и на Агату. Раньше Генри был просто до невозможности несносным, умопомрачительным мужчиной, у которого без особого труда получилось вскружить Агате голову. Сейчас же он стал еще и Орудием Небес, да еще и с боевыми заслугами, едва ли не героем… Нет, однозначно — героем. Какие тут вообще могут быть сомнения?
Она думает не о том. Совершенно не о том. Генри хочет, чтобы Агата села с ним рядом. И ей нужно пересечь комнату и сделать уже то, что он хочет — потому что она этого хочет ничуть не меньше. Кажется, душа не может замирать сильнее, но с каждым сделанным Агатой шагом её чувства все сильнее перехватывают дыхание, намекая, что оно как раз лишнее, сейчас дышать так не к месту…
Что ей ему сказать? Стоит ли говорить о том, что каждый час без него казался насквозь мертвым, невыносимым настолько, что покуда он там, в смертном мире, занимался делом, ей хотелось сорваться, провалиться в грех, одемонеть самой — найти его и быть с ним уже как демон. Пусть не на равных, пусть не шло бы никакой речи о чувствах, лишь о похоти, но Агта была бы рядом с Генри.
Первое, что делает Генри, когда она садится рядом, — сжимает её ладонь, подается Агате навстречу, сводя расстояние между ними на нет. Нет, он не делает ничего больше, лишь только соприкасается с её лбом своим, пристально смотрит ей в глаза и молчит, а Агата чувствует, как тает, стремительно тает от одного только его негромкого дыхания, от этой совершенно недвусмысленной близости, от возможности глядеть в его янтарные глаза и даже видеть в их глубине однозначную теплоту.
— Генри…
Он останавливает попытку заговорить в самом её начале одним лишь выражением глаз.
— Сначала я, — произносит он, чуть отстраняясь. Впрочем, сам Генри говорить не торопится, лишь смотрит на неё, и кажется, будто своим взглядом он нежно касается даже не кожи Агаты, а её скрутившейся в узел души. И душа вздрагивает и льнет, тянется к нему навстречу.
— Глупо вышло, да? — тихо спрашивает Генри, и Агата чуть вздрагивает. Да, Джон говорил, что Генри в курсе, и тем не менее лицо сразу вспыхивает, покрывается красными пятнами. До сих пор сложно принять, что она не виновата в случившемся. Кажется, что виновата. Ужасно виновата.
— Тише, тише, птичка, — Генри осторожно тянет её к себе, и Агата смущенно опускает глаза, поняв, что, кажется, он снова чует, как её кроет.
— Прости меня, — наскрести смелости на эту фразу было сложно. Но все же Агата её произносит, прижимаясь щекой к груди Генри, к его гулко стучащему сердцу. И ей становится чуточку легче от того, что она это все-таки сказала.
— За что хоть? — Генри, кажется, улыбается. — За то, что я втянул тебя в грязную игру Джул? Потрясающее преступление, даже не думал, что ты на такое способна.
— Все равно, — Агата нервно дергает плечом, изо всех сил надеясь, что он не перестанет её обнимать. Сейчас она наконец чувствует себя цельной, но что будет, если он разомкнет руки и отодвинется? Не хочется отстраняться от него ни на дюйм, не хочется расставаться с его теплом — и всем ним, полностью.
— Вообще просить прощения нужно мне, — твердо произносит Генри. — Я в тебе усомнился. Я даже не попробовал с тобой объясниться. Да что там — я не подумал за тебя побороться. Я не думал головой. Пошел на поводу у эмоций. Я виноват. А ты… Птичка, тебе рано тягаться с демонами, особенно уровня Джул.
— Но я же тоже сомневалась, — отрешенно замечает Агата, — раз ты говоришь, что виноват в сомнениях, то я тоже виновата. Я до сих пор не знаю, что ты во мне нашел. Что вообще во мне можно найти такого, чтобы выбрать не Джули, а меня.
Виновата она еще во многом. В том, что поддалась сомнениям. В том, что позволила себе быть ведомой — да, ведомой Артуром, но почему-то сейчас кажется, что лучше было ему все рассказать при встрече. Если бы она только нашла в себе каплю отваги нарушить данное Артуру слово…
— А что можно найти в Джули? — Генри заставляет Агату взглянуть себе в лицо, и она видит в нем искреннее удивление. — Ей было на меня плевать, она искала себе пешку, парня, которого можно будет трахать и использовать для охоты. Что в ней вообще есть такого, что заставляет тебя в себе сомневаться?
— Она могла бы здесь остаться, если бы ты…
— Милая, в Чистилище остаться нужно не ради кого-то, — Генри твердо качает головой, — разве что ради себя. Я остался ради этого. Потому что не хочу больше на кресте провести ни единой своей секунды. Да, небеса мне подарили тебя, но это же не может быть основой моего искупления, правда?
Милая… Подарок небес. От этих слов, сказанных с удивительной нежностью, душа начинает вибрировать. Может, ей кажется? Может, она себя обманывает, слыша в его голосе эту мягкость? Но даже если и так, он говорит именно эти слова, совершенно точно зная, что имеет в виду. И это наполняет душу лихорадочным ликованием.
— Так что, — с улыбкой продолжает Генри, невесомо лаская пальцами её подбородок, — что я там должен был увидеть в Джул, чего у тебя нету?
Кажется, невозможно зайтись краской сильнее, чем Агата краснеет сейчас. Но нет, не дает спрятать лицо, даже просто прикрыть глаза кажется кощунственной затеей. Она должна смотреть на него. Она не хочет смотреть не на него.