Дьявол на испытательном сроке

Шэй Джина

— Не поверишь, — Генрих ухмыльнулся, запрокидывая голову, задевает рогами стену, — проповедовал.

Джон даже давится воздухом и зажигает еще два клочка святого огня, чтобы получше рассмотреть лицо Хартмана.

— Серьезно?

— Да, преподобный, пытался присвоить ваш хлеб…

— Преподобный из меня был дерьмовый, — отстраненно замечает Джон.

— Ну отчего, — Хартман пожимает плечами, — столь много благочестивых леди ходили к вам на исповеди, преподобный… Их желание покаяться

не может не заставить восхищаться глубиной проделываемой вами работы…

Вот по этой реплике можно узнать Хартмана, которого знает Джон Миллер. Кажется, демон говорит спокойно. Но нет, каждое слово звучит с красноречивым намеком, каждое нацелено, чтобы уязвить Джона, напомнить ему о его грешной жизни. Хотя… Забывал ли он? Даже ликвидированная задолженность по кредиту не является поводом для забвения. А губы все равно расплываются в легкой улыбке. Раскаяние раскаянием, а гордость еще никто не отменял.

И все же спокойствие Генриха слишком подозрительно, с учетом обстоятельств, до Джона даже не сразу доходит возможная причина его спокойствия.

— Ты знаешь? Про Агату? — тихо спрашивает он, и сам приседая на корточки.

— Я немного знаю про Агату, — хмыкает Генрих, а затем его лицо снова дергается от боли, — но про то, как вы на самом деле переспали — в курсе.

Мир перед глазами Джона на краткий миг перестает шевелиться. Лишнее напоминание будто болезненно нажимает на едва подзажившую душевную рану. Может, Агата к нему пришла и не сама. Но он-то хотел произошедшего искренне. И сам факт того, что дорогая ему девушка к нему пришла не своими ногами, и по своему желание — вот он ранил наиболее глубоко.

А ведь Коллинз посмел смеяться ему в лицо «я же тебе помог, скажи спасибо». Как будто Джон просил той помощи… Тем не менее до того, как появилось исчадие, — Джон успел сказать Винсенту спасибо. Горячее спасибо, прожигающее до костей. Мелочно. Придется провести пару часов в исповедальне и брать чуть больше работы в ближайшие несколько недель. Придется напоминать себе о собственной мелочности впредь. Если он, конечно, доберется до Чистилища.

— Я тут подумал… — ровно произносит Джон, — может, ты меня все-таки сожрешь?

Генрих отвечает заковыристым ругательством. Явно давно не вспоминал, а тут так хорошо подошло.

— Я уже говорил, на Поле не вернусь, — добавляет он напоследок, — ты вообще человеческую речь понимаешь?

— Ну, — Джон отводит взгляд, потому что пояснения у него самые что ни на есть неважные, — оспоришь приговор. Ситуация сложная.

— Иди к черту, — рычит Генрих.

— Да я уже с ним, — хмыкает Джон, и, судя по выражению лица Хартмана, он очень хочет Джону врезать.

— Я просто не хочу, чтоб меня сожрала та тварь, — тихо объясняет Джон, — да еще и душу чтобы рвали. Но ты можешь собрать остаток моей души в шар, доставить в Чистилище. После тебя я восстановлюсь быстрее.

Запасной шар для такой цели у Джона есть. Всегда лежит в кармане.

— Двенадцать лет — это быстрее? — скептически уточняет Генрих.

— Быстрее,

чем тридцать. А меньшим сроком с той тварью вряд ли обойдешься…

— Ага, а через двенадцать лет ты сразу прибежишь ко мне на поле меня оправдывать, да? Мне, разумеется, полегчает.

Джон замолкает, снова растирая пальцы. Ему двенадцать отравленных страшных лет, Генриху — двенадцать раскаленных на кресте. Такая себе перспективка.

— Дай еще огня.

Мелких огоньков становится больше. Генрих подставляет ладонь одному из них, огонек впивается в его кожу, и демон шипит от боли.

— Ты как маленький, — Джон качает головой и нарочито ласково продолжает: — Горячо, Генри, не трогай пальчиком!

— Ты б лучше запах подобрал, — мирно замечает Генрих, — и вот честно, не жгучая твоя дрянь, эту боль игнорировать легче.

— Легче, чем что? — загадочная сдержанность Хартмана не может не шевелить любопытства. Такое ощущение, что сорваться он мог только поначалу, а потом весь его интерес к Джону вдруг угас. Хартман к нему охладел. Какая трагедия…

— Лучше подумай, как нам выбраться, Джонни, — Генрих дергает плечом, — я не смогу купировать сам себя вечно, у меня есть чисто физические пределы.

Есть же знаки. Джон запоздало спохватывается, что раз уж пальцы освобождены, — можно и воспользоваться ими. Надеется только, что связи Чистилища не ослабляются, если находишься под землей. «Альфа» Артура сначала не отзывается, а потом сильно колет в ответ. Будто он находится рядом. Именно в этот момент бетонная плита, которой был перекрыт колодец, начинает осыпаться вниз сухой палью и мелким щебнем. Артур, черт его возьми, мог же не просто лишить плиту формы, но и песок поднять… Как выбираться — ясно не очень, в такой тесноте крылья не развернешь.

— Потанцуем, Миллер? — Хартман оказывается на ногах даже слишком быстро, плавным, опасным движением. Именно эти его демонические повадки и напрягали больше всего.

Оказываться лицом к лицу с исчадием ада в его боевой форме — тревожно. Даже для Джона, особенно с учетом, что за демон рядом с ним.

И все-таки… и все-таки Хартман не перестает удивлять. Довольно бережно подцепив соседа по земляной темнице подмышками, даже когти подобрав при этом, он единым прыжком покидает колодец.

— Доброй ночи, господа, — иногда Артур даже слишком спокоен. Вот сейчас стоит, возмутительно невозмутимый, вытянув руку в сторону, и управляет скованным телом Джули Эберт. Руками Артур пользуется исключительно для внутренних ограничений, мысленно подчинять все, что связано с землей и металлом, у него получается с большей силой и меньшей возможностью контроля.

— Генри, будь любезен, нейтрализуй эту леди до прихода патруля, — мягко улыбается Артур, и Хартман уже вновь в человеческой форме бросает на Эберт мимолетный взгляд. От судороги, прошедшей по телу суккубы, Джон отводит взгляд. Он в принципе никогда не находил в подобных зрелищах удовольствия. Так. Артур в курсе каких-то дополнительных возможностей Хартмана. Это уже о многом говорит.