Дьявольская альтернатива
Шрифт:
Наконец, два года назад после специальной проверки ей предложили работу в небольшой группе стенографисток и машинисток – подотделе Общего Отдела Центрального Комитета, который называется Секретариатом Политбюро.
Монро глубоко вздохнул. Это была должность на самом верху, только самые доверенные люди могли получить ее.
– А кто, – спросил он, – дядя твоего покойного мужа?
– Керенский, – пробормотала она.
– Маршал Керенский? – переспросил он.
Она утвердительно кивнула. Теперь Монро медленно выдохнул. Керенский, ультра-ястреб. Когда он вновь посмотрел на ее лицо, на глазах у нее наворачивались слезы. Она быстро
– Что случилось? – мягко спросил он.
– О, Адам, я так несчастна.
– Но, Боже мой, почему? В том обществе, где ты живешь, у тебя есть все.
Она медленно покачала головой, а затем отодвинулась от него. Она избегала смотреть ему в глаза, глядя через лужайку на деревья.
– Адам, всю мою жизнь, с самого раннего детства я верила. Я действительно верила. Даже тогда, когда мы любили друг друга, я верила в правоту и победу социализма. Даже в самые тяжелые времена для моей страны, когда на Западе были все потребительские блага, а у нас не было ничего, я верила в справедливость коммунистических идеалов, которые мы из России в один прекрасный момент донесем до всего мира. Это был идеал, который дал бы нам всем мир без фашизма, без жажды денег, без эксплуатации, без войны. Меня этому учили, и я действительно этому верила. Это имело более важное значение, чем ты, чем наша любовь, чем мой муж и ребенок. Такое же значение, как моя страна, Россия, которая – часть моей души.
Монро было известно о том патриотизме и любви к своей стране, которые испытывают русские, – горячее пламя, которое заставляет их выдерживать любые страдания, любые лишения, идти на жертвы и которое, – если им должным образом манипулировать, – заставляет их беспрекословно повиноваться своим кремлевским правителям.
– Что произошло? – тихо спросил он.
– Они предали их. И сейчас предают. Мои идеалы, моих сограждан, так же, как и мою страну.
– Они?… – осведомился он.
Она так сжала пальцы, что, казалось, еще немного и они вылетят из суставов.
– Партийные вожди, – ответила она с горечью и добавила жаргонное словцо, которое означает «жирные коты». – Начальство.
Монро дважды пришлось наблюдать, как люди отрекаются от своих убеждений. Когда действительно верующий человек теряет свою веру, его оборачивающийся в противоположную сторону фанатизм доходит до самых причудливых крайностей.
– Я боготворила их, Адам. Я уважала их, поклонялась им. Но теперь, когда я прожила столько лет бок о бок с ними… когда я принимала их подарки, когда меня осыпали привилегиями, когда, находясь в их тени, я столько повидала: я видела их, как сейчас тебя, в приватной обстановке, слышала их разговоры о людях, которых они презирают. У них гнилое нутро, Адам, они продажны и жестоки. Все, к чему они прикасаются, превращается в прах.
Монро перекинул одну ногу через надгробье, чтобы оказаться к ней лицом и взять ее в объятия. Она между тем начала негромко всхлипывать.
– Я не могу больше, Адам, не могу больше, – прошептала она, прижимаясь к его плечу.
– Успокойся, дорогая, хочешь, я попытаюсь вытащить тебя отсюда?
Он понимал, что это будет стоить ему карьеры, но на этот раз он не собирался так просто упустить ее. Наплевать на карьеру – только бы она была рядом, и больше ничего не нужно.
Она отодвинулась от него, вытирая заплаканное лицо.
– Я не могу уехать, мне надо думать о Саше.
Он притянул ее к себе и нежно держал так несколько мгновений, пока лихорадочно размышлял.
– Как ты узнала, что я – в Москве? – осторожно спросил он.
Она ничуть не удивилась его вопросу. Не было ничего необычного в том, что он его задал.
– В прошлом месяце, – заговорила она, прерываясь из-за всхлипывания, – коллега по работе пригласил меня на балет. Мы сидели в ложе. Пока освещение было выключено, я думала, что, должно быть, ошибаюсь. Но когда в антракте его включили, я поняла, что это действительно ты. После этого я не могла больше там оставаться. Сослалась на головную боль и быстро ушла из театра.
Она промокнула глаза, перестав плакать.
– Адам, – спросила она в конце концов, – ты женился?
– Да, – ответил он. – Но после Берлина прошло много времени, и брак не сложился. Мы уже много лет как разошлись.
На ее губах появилась легкая улыбка.
– Я рада, – сказала она. – Я рада, что у тебя никого нет. Это так нелогично, правда?
Он широко улыбнулся ей в ответ.
– Нет, – пробормотал он, – совсем нет. Но мне приятно это слышать. Мы сможем видеться с тобой? В будущем?
Улыбка исчезла, в глазах появилось загнанное выражение. Она отрицательно покачала головой.
– Нет, не часто, Адам, – вымолвила она. – Мне доверяют, я пользуюсь огромными привилегиями, но если в мою квартиру придет иностранец, вскоре на это обратят внимание и донесут. То же самое относится и к твоей квартире. За дипломатами следят – тебе это должно быть известно. За гостиницами также наблюдают, квартиры здесь не сдаются. Это невозможно, Адам, это невозможно.
– Валентина, ты сама хотела этой встречи. Инициатива принадлежала тебе. Ты это сделала только в память о нашем прошлом? Если тебе не нравится твоя теперешняя жизнь, если тебе не нравятся люди, на которых ты работаешь… Но если ты не можешь уехать из-за Саши, тогда что же ты хочешь?
Она взяла себя в руки и, казалось, обдумывала что-то несколько секунд. Когда она наконец заговорила, то произносила слова совершенно спокойно.
– Адам, я хочу попытаться остановить их. Я хочу попытаться остановить то, что они делают. Мне кажется, я уже несколько лет подсознательно размышляла об этом, но когда я увидела тебя в «Большом» и вспомнила все те свободы, которыми мы с тобой пользовались в Берлине, я стала думать об этом все больше и больше. Теперь я совершенно уверена. Скажи мне, если ты можешь: есть ли в твоем посольстве резидент разведслужбы?
Монро был потрясен. Ему приходилось иметь дело с двумя перебежчиками – один был из советского посольства в Мехико, со вторым он работал в Вене. Одному мотивацией служил переворот в сознании – от обожествления к ненависти по отношению к своему собственному режиму, как это произошло и с Валентиной, другой был обижен, что его затирают на службе. С первым работать было труднее.
– Думаю, да, – ответил он осторожно. – Думаю, что должен быть.
Валентина порылась в своей сумочке, которая лежала возле ее ног на куче сосновых иголок. Приняв наконец окончательное решение, она, по всей видимости, решительно настроилась идти по пути предательства. Она вытащила из сумки запечатанный толстый пакет.