Дьявольская Королева
Шрифт:
— Ах, ваше высочество, — обратился Пьеро к Эдуарду. — Вас уже можно назвать молодым человеком. Ваша мать наверняка очень гордится вами.
Я вызвала мадам Гонди и велела ей увести детей в детскую, затем взяла кузена под локоть и повела на экскурсию по Лувру.
Когда наше волнение немного улеглось, я спросила:
— Король обсуждал с тобой свои военные планы?
— Я только сейчас приехал, — ответил кузен. — Стратегии еще не знаю, но знаю цель.
— И в чем она заключается? — поинтересовалась я.
Пьеро оглянулся по сторонам и, убедившись, что мы одни, прошептал:
— Захват
— Кале! — воскликнула я, но после его цыканья быстро понизила голос. — Пьеро, ты шутишь.
Северный город Кале был английской крепостью и считался неприступным. Всем известен был стишок:
И не раньше французы сей город возьмут, Чем свинец и железо как пробки всплывут.Я понимала, почему мой муж хочет взять Кале: это был любимый город английской королевы Марии, жены Филиппа — Кровавой Мэри, как ее прозвали за желание уничтожить протестантов. Утрата Кале стала бы для нее личным оскорблением, как, впрочем, для Филиппа и для империи. Я ужаснулась от мысли, что Генрих спровоцирует гнев Англии и Испании. К тому же захват Кале казался немыслимым.
— Ты неправа, — возразил Пьеро. — Подумай, Кэт, никто не ожидает нашей атаки, так что сыграет элемент внезапности. Его величество вывел войска из Италии. Все мы, в том числе и наемники, примем участие во вторжении. Мы не сможем проиграть.
— Генрих и о Сен-Кантене так говорил, — заметила я с дрожью в голосе. — Умоляю тебя, Пьеро, сделай что-нибудь, чтобы король передумал. Он жаждет мести за пленение Монморанси. Но это — безумие. Вступить в войну с Испанией — одно дело, но воевать одновременно с Испанией и Англией — совсем другое.
— Со всем уважением, ваше величество, это никакое не безумие, а блестящий ход, — заявил Пьеро; в его интонации звучала холодная решимость. — Победа будет за нами.
Мы перешли на другие, более счастливые темы. Я ничего не сказала королю: он бы разъярился, если бы выяснилось, что Пьеро выдал государственный секрет. Однако с каждым днем мое беспокойство нарастало. Я боялась, что на сороковой год жизни Генриха Франция ввяжется в войну.
К вечеру в Лувр под звуки фанфар явился Франсуа, герцог де Гиз. На глазах у всего двора де Гиз преклонил колени перед моим мужем. Тот поспешно поднял герцога и обнял его как брата. Придворные ликующе завопили, словно де Гиз не потерпел поражения в Италии.
Несколько недель я делала вид, будто мне неизвестно о намерении Генриха атаковать Кале. Мне казалось, что начинать войну в середине зимы могут только дураки. Ночью 1 января 1558 года мой муж наконец посетил мою спальню, но не в поисках любви — он решил сознаться, что послал в Кале армию под командованием де Гиза, назначив Пьеро заместителем командующего.
Мне хотелось отругать Генриха за дурацкую авантюру, но поскольку жребий был уже брошен, я удержалась и заверила мужа, что буду молиться за успех. Прибавить к этому было нечего.
Через две недели Генрих ворвался в мои апартаменты посреди дня. Я занималась вышиванием вместе с Елизаветой, когда деревянная дверь хлопнула по каменной стене, словно выстрел. Я вздрогнула и укололась. Когда я перевела взгляд с окровавленного пальца на мужа, тот улыбался как сумасшедший.
— Мы взяли Кале! — закричал он. — Де Гиз сделал это!
Елизавета взвизгнула и уронила шитье. Я обняла мужа, прижалась лицом к его груди и подумала, что, по крайней мере, он не погибнет на поле боя.
Наступил мир. Филипп Испанский, уязвленный потерей Кале, согласился на переговоры с Генрихом об освобождении Монморанси. Вражде наступил конец.
Когда на этот раз Франсуа де Гиз вернулся домой и опустился на колени перед троном, Генрих сказал, что он может просить все, чего хочет, желание будет удовлетворено «в честь твоей изумительной победы во славу Франции».
К тому времени де Гизу исполнилось тридцать девять лет, столько же, сколько мне и моему мужу. Военные тяготы его состарили. Он почти облысел, на коже остались следы от оспы и шрамы от мечей.
— У меня единственная мечта, — произнес де Гиз звенящим голосом, — увидеть мою племянницу замужем за твоим сыном, прежде чем Господь отнимет у меня жизнь.
— Считай, что это исполнено, — ответил Генрих под радостные возгласы придворных. — Начинайте готовиться к торжеству, ваша милость. Делай все по своему вкусу.
Герцог де Гиз назначил свадьбу на двадцать четвертое апреля.
Сначала встал вопрос о брачном контракте. Шотландский парламент быстро согласился с тем, что Франциск будет королем, а не консортом Шотландии. Получалось, что если Франциск умрет первым, Мария станет королевой Франции. Однако это шло вразрез с салическим законом, запрещавшим женщинам подниматься на французский трон.
Наверное, мне следовало помалкивать и оставить переговоры мужу, но меня возмутила мысль, что Мария получит преимущество перед моими сыновьями. Я подошла к Генриху и в резких тонах напомнила о необходимости сберечь корону для наших наследников. Муж молча и терпеливо меня выслушал, а когда я дала выход своим эмоциям, мягко улыбнулся и взял меня за руку.
— Я не обижу наших сыновей, Катрин. Мария не будет управлять Францией в одиночку.
— Было бы лучше, если бы она совсем ею не управляла! — воскликнула я.
Меня охватило такое волнение, что я почти выдернула руку.
Генрих, разумеется, знал, что мы с Марией недолюбливаем друг друга, и искренне желал это исправить. Однако в тот раз он со мной согласился, и в контракт добавили пункт, что в случае смерти Франциска Мария утратит права на французский престол. Такое условие очень разочаровало де Гизов, но Генрих остался непреклонен.
Утро двадцать четвертого апреля выдалось теплым и солнечным. Мне не удалось отдохнуть, большую часть ночи я утешала плачущего Франциска, который ужасно боялся, что начнет при всех заикаться или упадет в обморок. Утром я сидела подле сонного сына. Веки его страшно распухли, лицо покрылось пятнами. Я приказала подать холодный компресс и осторожно положила его на глаза и щеки Франциска.