Дьявольская Королева
Шрифт:
— Madame la Reine. Ваше величество.
Произношение гостя выдавало его южные корни. У него было мягкое круглое лицо и очень добрые глаза, совершенно лишенные осознания собственной значимости. Он был евреем, но его отец принял христианство и взял католическую фамилию, во славу Мадонны. Гость снял шапку и поклонился. Редеющие волосы упали на лицо.
— Ваше приглашение — высокая честь, — заметил он. — Величайшее мое желание — оказаться полезным вам и его величеству. Попросите мою жизнь, и она будет вашей. — У него дрогнул голос, рука, в которой он держал шляпу, затряслась. — Если вы изволили
Мадам Гонди говорила мне, что ему приходилось переезжать из одной деревни Прованса в другую, чтобы избежать ареста. Я поняла, что он напуган, и на меня накатила жалость. Он боялся, что попадет в инквизиторскую ловушку.
— Не сомневаюсь в этом, господин Нострадамус, — ласково произнесла я и протянула ему руку. — Потому и обратилась к вам за помощью. Благодарю, что для встречи с нами вы проделали столь долгий путь. Мы очень признательны.
Страх отпустил его. Он содрогнулся всем телом, проковылял вперед и поцеловал мне руку. Волосы мягко упали мне на пальцы, и я почувствовала запах чеснока. Господин Нострадамус выпрямился и попятился. Он перевел взгляд на двор за окном, и нервозность сменилась спокойной уверенностью.
— А, дети, — пробормотал он себе под нос.
Повернувшись, я увидела на лужайке Эдуарда, бегущего за Марго, и маленького Наварра. Они не обращали внимания на крики гувернантки, пытавшейся их урезонить.
— Его высочество принц Эдуард, — пояснила я, — любит погоняться за маленькой сестренкой. Для своих пяти лет Эдуард необычайно высок.
— Двое младших — мальчик и девочка — кажутся близнецами, но я знаю, что это не так.
— Это моя дочь Марго и ее кузен Генрих Наваррский. Мы называем его Маленький Генрих, а иногда — Наварр, чтобы не путать с королем.
— Сходство поразительное, — заметил гость.
— Им обоим по три года, месье. Марго родилась тринадцатого мая, а Наварр — тринадцатого декабря.
— Связаны судьбой, — изрек господин Нострадамус и рассеянно на меня посмотрел.
Его глаза казались слишком большими для его лица, как и у меня, только у него они были светло-серыми. Под его взглядом, полным детской открытости, мне вдруг стало не по себе.
— У меня был сын, — промолвил он грустно, — и дочь.
Я открыла рот, собираясь выразить сочувствие и сообщить, что слышала его историю. Самый талантливый врач во всей Франции прославился тем, что многих спас от чумы, но не уберег от нее жену и детей.
Но я не успела вставить и слова, поскольку гость продолжил:
— Не хочу показаться чудовищем, мадам, говоря о своем несчастье, в то время как вижу вас в трауре. Просто поверьте: я понимаю ваше горе. Недавно я узнал, что вы оплакиваете потерю двух маленьких дочек. Нет большей трагедии, чем смерть ребенка. Молюсь Господу, пусть он облегчит вашу боль и страдания короля.
— Благодарю вас, господин Нострадамус. — Сочувствие его было таким искренним, что я боялась заплакать, поэтому сменила тему. — Прошу вас, садитесь. Вы и так уже из-за меня намучились. Присаживайтесь, я расскажу вам, когда родились дети.
И я указала на кресло, стоявшее напротив меня, и на пуфик, принесенный специально для его ноги.
— Вы очень добры, ваше величество.
Гость опустился в кресло, с легким стоном положил на пуф больную ногу и подвинул трость к себе поближе.
— Вам понадобятся бумага и перо, месье?
Нострадамус постучал по лбу пальцем.
— Нет, я запомню. Начнем со старшего ребенка.
И я сообщила ему данные о днях рождения мальчиков. Мы не касались моих дочерей Елизаветы и Марго: по салическому закону женщина не может наследовать трон Франции. Необходимо было сосредоточиться на наследниках — на Карле-Максимилиане, родившемся двадцать седьмого июня 1550 года в Сен-Жермен-ан-Ле, и моем дорогом Эдуарде-Александре. Он появился через год после Карла, девятнадцатого сентября, через двадцать минут после полуночи.
— Благодарю вас, Madame la Reine, — сказал Нострадамус, когда я закончила. — Через два дня представлю вам полный отчет. Некоторые расчеты я уже сделал, поскольку даты рождения мальчиков всем известны.
Казалось, гость не собирается вставать. Он сидел и смотрел на меня своими ясными спокойными глазами; в затянувшемся молчании я набралась храбрости.
— У меня бывают дурные сны, — сообщила я.
Судя по всему, Нострадамус ничуть не удивился моим словам.
— Могу я быть с вами откровенным, мадам? — Вежливо спросил он и сам же ответил: — У вас есть астрологи. Я не первый составлю гороскопы вашим детям. Разумеется, я сделаю свою работу, но вы ведь не только за этим меня позвали.
— Да, — призналась я, — прежде я ознакомилась с вашими предсказаниями.
Откашлявшись, я процитировала тридцать пятый катрен — о льве, умирающем в золотой клетке.
— Я пишу то, что должен. — Теперь глаза Нострадамуса выражали осторожность. — Не возьму на себя смелость разбирать значение Его слов.
— А я возьму. — Я подалась вперед, не в силах скрывать свое волнение. — Мой муж король… он лев. Старший. Мне снилось…
Тут я запнулась, не желая облекать в слова ужасающее видение.
— Мадам, — ласково произнес Нострадамус, — мы с вами хорошо понимаем друг друга; думаю, лучше, чем весь остальной мир нас понимает. Вы и я способны видеть то, что не видят другие. И это не может нас не тревожить.
Я отвернулась от него и посмотрела из окна на сад, где под ярким солнцем среди зеленых кустов резвились Эдуард, Марго и маленький Наварр. Воображение рисовало мне расколотые черепа, вспоротые тела и людей, тонущих в потоках крови.
— Не хочу больше ничего видеть, — горько заметила я.
— Господь не дает нам выбора.
— Король умрет, — заявила я. — Мой Анри умрет совсем молодым. Ужасная смерть, если только что-нибудь ей не помешает. Вы это знаете, об этом говорится в вашем четверостишии. Месье, я правильно вас поняла? — Я устремила взгляд на пророка. — А мне снилось, с тех пор как я была ребенком, что меня зовет к себе человек, лежащий в луже крови на поле боя. Мне было неизвестно, кто этот человек, пока я не встретила мужа. Вы поможете мне, месье? Что нужно сделать, чтобы предотвратить смерть моего мужа? Он моя жизнь, моя душа. Если он умрет, я не захочу больше жить.