Дьявольский рай. Почти невинна
Шрифт:
Но никто не появился, а Вера с Созданием исчезли в конце пляжей, где небольшой отвесной стеной обрывается бетонная набережная и волны ласкают подножие серых скал, где начинаются просторы мыса Сья-Нип и небо с морем, отрытые резким поворотом, дарят нам продолжение фиолетовой полоски горизонта.
Папаша в скором времени отозвал меня с моего наблюдательного пункта, сказав, что валяться так долго на солнце нельзя, что вредно, и из этого вреда вытекает необходимость срочной прогулки, размятия обожженных конечностей. И я молчаливым гусенком поплелась следом за папашей, но когда невольно обернулась, не в состоянии так просто покинуть ложе своих скребущих мук, то заметила в роковом сиянии спрятавшегося
У Ады-Адоры грудь красивая.
По возвращении я решила искупаться. Начиная с этого года, все запреты и ограничения на частоту и продолжительность водных процедур были упразднены, тем самым сократив процентов тридцать наших с папашей скандалов. Затишья, впрочем, все равно не было. Тем утром мы были снова в ссоре, не помню, из-за чего, но на следующую прогулку я поднялась в упоительном одиночестве.
«Заодно скажу «привет» Таньке».
Но ее нигде не было. А он у «соборика» делал красивую «ци-гунскую» гимнастику.
Вся дорога домой была занята мыслями о Создании. Женская ревность, как говорит Сашка, самое страшное зло на свете. Хм, думаю, ты имеешь резон так утверждать. Женщина, когда ревнует, начинает вырабатывать какой-то страшный внутренний яд и сама чахнет и начинает болеть... хиреть... о... моя бедная душа, мое зудящее от ожогов красное тело...
Nach Mittag
Похоже, у меня завелась подружка. Пренебрегая дневным наведыванием на пляж, я провела послеобеденные два часа в повзрослевшем обществе Зинки. Неизвестно, какие черти уняли истерические элементы ее несносного характера, но с ней теперь можно было по-человечески общаться.
На пляж я решила удрать только тогда, когда горизонт будет совершено чист, когда Альхен будет обращать на меня чуток больше внимания, а Создание не будет маячить между нами (даже лежа на животе и ковыряясь палочкой в бетоне под лежаком). Ну а еще и safety uber alles! Поэтому время от времени, отлучаясь от веселой Зинки, я шла в нашу комнату, где спал отец, начинала неспешно рыться в особо трескучих целлофановых кульках, потом переходила к холодильнику, стараясь как можно более медленно и скрипуче открывать дверцу, потом у меня «рассыпались» кассеты прямо на металлический поднос, почему-то торчащий у меня из-под дивана. Папаша вскакивал, как ошпаренный, называя меня всякими неприятными именами, и выгонял за дверь. Но как только наступала полоса тихого сиестического сна – хитрая хромая Адора была тут как тут. Переливала безалкогольный тоник в трескучий пластиковый стаканчик, притоптывая на скрипучей половице, потом деловито шуршала крымской прессой. В конце концов, сонный и злой папаша заявил мне, что больше, в священный период с часу до трех, я в эту комнату не смею даже открывать дверь.
«Yes!» – ответила я и с чувством выполненного долга отправилась на балкон к Зинке играть в карты и рассказывать про месячные.
Сидели, вытянув ноги на перила, пили из высоких стаканов смородиновый компот.
– Ну, так как этот твой йог?
– Интрига века. Я его в этом году постараюсь так уделать!
Я вела тройную игру. Для папаши была весьма тупым отроком в наушниках. Для Альхена – озабоченным гиперсексуальным львенком. А для Зинки чем-то вроде «сложного прикольного подростка».
В три ноль-ноль пошли в парк. На аллее Победы глянула вниз. Разумеется, все в сборе.
Сидели битый час в паре с бескартиночным, жутко нудным учебником по немецкой грамматике. Более неподходящего для этого entourage предмета и представить трудно!
Альхенское лицо гипнотизировало меня с каждой страницы. Составьте по пять предложений с каждым из нижеприведенных слов schpielen, baden, lieben. Место действия? Вот несколько вариантов: Ostsee, Grosmuters Dorf, Krim, andere. Неуверенной рукой шкрябаю на клочке бумаги эти несчастные предложения. Скользкие, неуловимые намеки в каждой замусоренной извилине моих мозгов. Строчки ползут вверх. Я их упорно опускаю, в конце концов плюнула на все и в левом верхнем углу нарисовала неплохой портрет сами знаете кого. Прямо над словом Elefanten. В сочинении речь шла о зоопарке. Про гепардов я написала чуть ниже. Im Grossmutters Dorf. Не, ну какой бред! Но вот что было дальше – переведите на немецкий, разбив по частям речи. Вышло: Sascha aus Leningrad ist Briffreund zu blond Oksana aus Kiev. Хочу на пляж. Написала об этом прямо на странице учебника. Папаша сказал «idiot» и гневно зашуршал газетой. Я писала дальше. Абсолютно ничего не усваивалось. Как бы деловито я ни листала страницы, в голове торжествующе и по-хамски правила блаженная пустота. Покончили с первым параграфом. Ни черта не понимаю... чего они от меня хотят?
Ich wiel, du wilst, er will, sie volen.
В конце концов это издевательство прекратили, и мы спустились на пляж.
Слава богу, Альхен был один.
Я побросала сумки на самый дальний от него лежак. Папаша удалился в сортирную даль.
– Террор? – спросил Гепард, осторожно передвигаясь вдоль бетонной стены, хищно поглядывая на удаляющуюся папашину спину. Мне вдруг захотелось вмазать ему хорошую звонкую пощечину. За этот нагловатый иронично-учтивый взгляд.
Я вздохнула, развела руками, отбросила в сторону немецкий учебник, который закрывал собой мой купальник в сумке, и развела руками:
– Террор...
– А почему тебя так удерживают? – смотрит прямо и дружелюбно. – В чем же ты так провинилась?
– А... – Я перевернулась на живот, упершись подбородком в сложенные руки. Хитрая улыбочка. Начинаю погружение в марево лжи: – Ты даже представить себе не можешь, что я там дома учинила...
– Прямо-таки не смогу?
– Ну... у меня есть мальчик, но моя юная душа лежит, кажется, к чему-то другому. Ну, ты понимаешь?
Он с интересом посмотрел мне в глаза и продолжил умиленно улыбаться.
– И меня подстерегла полная неудача. Нас застукали. Был грандиозный скандал, и теперь меня держат на коротком поводке.
Мы очаровательно хихикнули.
Из-за лодочной появился papan.
Альхен изворотливым пресмыкающимся рванул прочь от меня, почти на корточках, лоснясь загорелой спиной. Я вздохнула и, уткнувшись носом в надувную подушку, старалась ни о чем больше не думать. Я была снова самой несчастной, самой несправедливо заточенной жертвой родительского террора. Пожилой любовник... какие-то извращенные отношения... И не хочу я ничего другого. Да, будущее для меня потеряно...
Я поплелась купаться.
– Тебе какой купальник больше нравится? Этот или раздельный? – Я была в сплошном черном. Несмотря на закрываемую площадь, он очень даже красил меня. Реплика мамы во время вечерней весенней прогулки по Крещатику, когда я была в этом купальнике и джинсах: «Неужели тебе приятно чувствовать на себе похотливые взгляды всех этих мужиков?» А мне ее слова показались комплиментом.
Так вот, я остановилась перед сидящим в позе лотоса Аль-Гепардом. Он внимательно посмотрел на меня, потом кивнул на зажатые в руках зеленоватые тряпочки: