Дьявольское святилище
Шрифт:
Йегер едва мог дышать.
— Будьте добры. Огромная просьба! Как только смогут, пусть позвонят.
— Разумеется. Примерно в три сорок пять.
— И еще кое-что. Моя… жена не упоминала о том, куда она направляется?
— Я не в курсе. Однако мальчики могут знать больше.
Йегер поблагодарил секретаршу и прислонился спиной к холодной бетонной стене. Как он мог докатиться до того, что начал подозревать собственную жену в похищении сыновей? Разве она способна вернуть их в лапы мучителя? В последнее время Рут вела себя настолько непредсказуемо, что, если она попала под влияние
У Йегера кружилась голова. Он уже не знал, что и думать. Однако в одном он был уверен: все, что случилось с его семьей, — дело рук Каммлера. Прямо или косвенно, но это его вина. Его мрачный ебанутый мстительный стиль просматривался во всем.
Пришло время покончить с ним раз и навсегда.
24
Хэнк Каммлер свирепо оглядывал собравшиеся в комнате фигуры. Его вытянутое лицо было скрыто тенью, но глаза хищно сверкали.
— Вам не нравится? — требовал он ответа. — Это ранит ваше раздутое самомнение? Угрожает вашим должностям и влиянию? Так позвольте спросить, в чем вообще смысл влияния и власти, если вы не готовы использовать их во имя Рейха?
Человек примерно того же возраста, что и Каммлер, — Фердинанд Борман, сын Мартина Бормана, банкира Гитлера, — нахмурился. Его характер сильно отличался от порывистого нрава Каммлера, и он сам прекрасно это осознавал. В тех вопросах, в которых Каммлер был одержимым, безжалостным и предельно целеустремленным, Ферди, как его называли друзья, казался более осмотрительным и консервативным. Он был прирожденным банкиром. В какой-то мере бухгалтером. Счетоводом, как однажды метко заметил Каммлер. Что ж, быть может, Каммлер и был Серым Волком, однако они все еще работали в команде, и это требовало определенной отчетности.
— Дело в том, что досудебное урегулирование по «Майн кампфу» несет определенные риски, связанные с возможными проверками, — произнес он. — Таинственная фигура заявляет права на авторские отчисления фюрера. Интерес прессы неизбежен. И мы должны предвидеть, что это привлечет к нам внимание. Внимание, которое может создать… сложности.
Каммлер прошел через комнату и распахнул занавески. В помещение полился свет, чудесный солнечный свет, который бывает ранней весной. Он бросил взгляд на идеально подстриженные газоны. Да уж, Фердинанд Борман неплохо устроился. Управлять цюрихским банком с глобальным охватом — дело прибыльное, и превосходное загородное имение — тому доказательство.
Однако в этом и заключается проблема. Борман и остальные Kameraden заплыли жиром и обрюзгли, попавшись в ловушку богатства и власти. Ни один из них не делал ровным счетом ничего, чтобы возродить рейх, вернуть наследие фюрера, исцелить человечество от болезни.
А оно, именем Господа, было больнo.
Он, Хэнк Каммлер, сын генерала СС Ганса Каммлера, пожертвовал многим. Своим постом замдиректора ЦРУ. Своими друзьями. Своей свободой. Даже лицом. Он провел рукой по свежим шрамам. Пожертвовал внешним видом — ястребиными аристократическими чертами Каммлеров. И все ради дела.
Однако теперь требовалась еще бoльшая жертва, и он был готов ее принести. Начать пожар, чтобы выжечь мертвые деревья. Уничтожить все, чтобы начать заново. И он с удовольствием будет сидеть и смотреть, как мир горит.
Но как воодушевить людей, собравшихся в этой комнате?
Он посмотрел на часы.
— Шесть сорок пять вечера четырнадцатого марта. Сегодня молдавский рейс поднимется в воздух. Если все пойдет по плану, то доставку можно будет ждать в течение семидесяти шести часов.
Он сделал паузу.
— Я должен быть там и следить за производством последних устройств. Вместо этого вы вызвали меня сюда, чтобы обсудить «Майн кампф»? Пожаловаться, что мы можем привлечь ненужное внимание?
Его глаза вспыхнули яростью, граничащей с безумием.
— «Майн кампф», шедевр фюрера, запрещен! Авторские отчисления хотят пустить на то, что мы так ненавидим! Они попытались осквернить его послание, его славное наследие. Я могу лишь выразить удивление и разочарование, что вы не возмущены этим фактом так же, как и я.
Борман и остальные по-прежнему молчали. Слова Каммлера заставили их напрячься. Они были не лишены смысла.
— Взгляните на себя, — продолжал Каммлер. — Нас восемь человек. Восемь — священная цифра СС. Восемь энтузиастов, которые на закате своих дней подошли так близко, совсем близко к исполнению заветов фюрера. И вы останавливаете меня на половине пути, чтобы сообщить, будто досудебное соглашение по «Майн кампфу» несколько рискованно?
— Ты не можешь действовать в одиночку, — возразила фигура, сидевшая справа от Бормана. — Ты поступил подобным образом с урегулированием по «Майн кампфу» — и каков, спрашивается, был мотив? Гордыня? Нам не нужны деньги. Сумма просто ничтожна на фоне финансовых и политических возможностей людей, собравшихся в этой комнате. А ты еще не фюрер нового рейха. Мы — Kameraden, «Братство мертвой головы». Либо действуем все вместе, либо не действуем вообще.
Каммлер больше не мог скрывать свое презрение.
— Пока что ваши действия не слишком заметны! Как по мне, то речь идет о семидесяти годах бездействия. И что же вы предлагаете? Трястись от страха еще семьдесят лет? Думаете, мы имеем право возложить такую ответственность на плечи нового поколения? Думаете, им будет не все равно? Считаете, они поймут?
Он помолчал секунду и, с силой хлопнув себя по груди, продолжил:
— Думаете, они будут чувствовать то же, что чувствуем мы? В своих сердцах? Думаете, они будут хотя бы помнить?
— Красивая риторика, — парировала фигура. — Ты явно унаследовал ораторскую жилку своего отца. Но это не отменяет того факта, что мы либо действуем сообща, все вместе, — либо не действуем совсем. Так все устроено.
Йозеф фон Альвенслебен — сын Людольфа фон Альвенслебена, группенфюрера СС, управлявшего печально известным концентрационным лагерем «Долина смерти» в Польше, — никому не позволит себя запугивать. Не для того отец истребил сотни тысяч польских евреев и коммунистов, чтобы его сын вырос трусом.