Дыхание розы
Шрифт:
Матильда хихикала от восторга. Она так скучала в суровых стенах аббатства Клэре, куда мать сочла необходимым ее поместить после того, как инквизитор, приехавший из Алансона, объявил о времени благодати. Там ей приходилось рано вставать, чтобы идти в церковь, помогать застилать кровати или сортировать белье под предлогом любви к ближнему. Какой ужас! А ведь в аббатстве было полно прислужниц-мирянок, которые могли бы избавить от труда благородную барышню. В течение нескольких дней, пока длилось то, что Матильда считала постыдным заточением, она больше всего боялась, что ей придется окончить свои дни в аббатстве Клэре, в бесконечной печали и постоянных заботах. И без капли нежности, которой ее окружал чудесный дядюшка Эд. Одному Богу известно, какое облегчение она испытала, когда узнала, что он приехал в аббатство. Он потребовал, чтобы аббатиса немедленно отдала ему племянницу. Элевсия де Бофор не могла долго сопротивляться этому требованию. Эд приходился Матильде кровным дядей, он был ее законным опекуном в отсутствие матери. В самом деле, какие чудные недели она провела благодаря щедрости своего дядюшки! Комната, которую предоставили Матильде, — комната покойной мадам Аполлины, — была просторной и теплой. Ее отапливал огромный камин, по бокам которого — вершина изящества! — были проделаны небольшие окошечки, позволявшие теплу быстрее распространяться. Грубые каменные стены были увешены яркими коврами с изображением сцен дамского туалета. Эти ковры хорошо защищали от сырости. Каждый вечер Матильду принимала в свое лоно огромная кровать. С некоторым смущением Матильда думала, какие воспоминания хранила эта кровать, ведь девочка не сомневалась, что мадам Аполлина отдавалась здесь своему мужу. Что происходило на этих простынях? Она искала ответа на свои вопросы, осторожно расспрашивая Аделину или Мабиль. Но эти две глупые курицы лишь фыркали, ничего не говоря ей. На изящном туалетном столике с резными ножками стояло зеркало. По обеим сторонам камина располагались два огромных сундука. Сначала в них лежали ее жалкие лохмотья, до того самого момента, когда дядюшка рассердился и велел их сжечь. Он потребовал, чтобы его племянница одевалась в соответствии с занимаемым ею положением. Несомненно, некоторые из уборов, подаренных Матильде, принадлежали ее покойной тетке Аполлине. В конце концов, Аполлина не могла сердиться на ее дядюшку за то, что он приказал переделать их по размеру своей племянницы. Выбросить их было бы непростительной глупостью. К тому же бедняжке Аполлине не хватало природного изящества. Многочисленные беременности не улучшили ее грузную фигуру. Платья и накидки лишь подчеркивали ее неуклюжесть. Из-за большого живота у нее постоянно болела поясница, за которую она держалась обеими руками, словно вилланка. А Матильда порхала, окруженная льном и шелком, словно прелестными облачками.
По лицу Матильды пробежала тень. Настроение сразу испортилось. Ее мать была в руках инквизиции. Матильда в точности не знала, чем занимались эти монахи, но ей было хорошо известно об их жестокости. У человека, попавшего в Дом инквизиции, практически не было шансов когда-либо выйти оттуда. Тем не менее инквизиторы были людьми Бога и посланцами Папы. Если ее мать навлекла на себя их гнев, значит, в этом надо было усматривать наказание за тяжкий грех, совершенный ею. Размышляя о случившемся, Матильда проявляла к матери снисходительность и не слишком злилась на нее, хотя, если Аньес де Суарси признают виновной, разразившийся скандал может отразиться на дочери и испортить ей будущее.
По крайней мере она избавилась от этого отвратительного Клемана. Слабость, которую Аньес де Суарси питала к маленькому батраку, сыну служанки, всегда уязвляла Матильду. А с каким пренебрежением он относился к единственной законной наследнице! Если он думал, что она не понимала, с каким презрением он порой слушал ее, он глубоко заблуждался. Дурак! Кто сейчас взял ошеломляющий реванш? Она! Он же бежал из мануария как вор, доказав, по мнению Матильды, что у него была нечистая совесть. Аделина рассказала ей, что помимо рабочей лошади, которую дала ему хозяйка, он почти ничего не взял с собой: лишь немного еды и одеяло. Ему пришлось расстаться со своим арбалетом, ведь сервы не имели права носить оружие. Еще одна глупая выходка ее матери! Надо же было вооружить этого мерзкого негодяя арбалетом, пусть даже маленьким! В голову девочки пришла соблазнительная мысль. Леса таили много опасностей. По ним бродило много хищников, как на двух ногах, так и на четырех лапах. Может, какой-нибудь разбойник уже порвал его на куски?
В комнату робко вошла Барба, служанка, которую к ней приставил дядюшка, и прервала многообещающий поток мыслей девочки.
— Чего тебе надо? — прикрикнула на нее Матильда.
— Мессир Эд желает, чтобы вы оказали ему честь, приняв у себя, мадемуазель.
При имени ее любимого дядюшки лицо Матильды просветлело.
— Это честь для меня. Чего ты ждешь? Иди и передай ему мои слова.
Девушка еще не успела выйти из комнаты, как Матильда бросилась к зеркалу, чтобы убедиться, что с прической и платьем все в порядке.
Эд расхохотался, когда она развела руки и сделала пируэт, чтобы он увидел, как его подарок выгодно подчеркивает ее изящную фигуру.
— Вы восхитительны, моя племянница, и вы украсили своим присутствием мой дом, — заявил он с легкой печалью в голосе.
Польщенная комплиментом девочка тут же угодила в расставленную Эдом хитроумную ловушку:
— Я вижу, вы в плохом настроении, дядюшка.
Эд обрадовался, что ему удалось так быстро добиться своей цели.
— Дело в том, моя принцесса, что ваша мать… которую я люблю как сестру, вы же знаете… Так вот… Этот процесс будет иметь прискорбные последствия для нас всех. Если ее признают виновной в ереси, как я этого опасаюсь, позор падет на вас и на меня. Я знаю, у вас острый ум. Вы должны понимать, что приговор мадам Аньес испортит наши отношения с королем Франции, не говоря уже о бесчестии, которое навсегда запятнает наше имя. Да, разумеется… Я прожил жизнь, но ваша жизнь только начинается, и стало бы огромной несправедливостью, если…
Свои слова Эд закончил печальным вздохом.
Ошеломленная Матильда понурила голову. Дядюшка подтвердил, что она не напрасно беспокоилась вот уже несколько недель. Готовая вот-вот расплакаться, Матильда прошептала:
— Действительно, как несправедливо нас обоих связывать с ошибками моей матери. Дорогой дядюшка… что мы можем попытаться…
— Все прошлые ночи, когда сон бежал от меня, я строил различные планы защиты. Один из них показался мне удачным… но мне неприятно говорить о нем с вами.
— Расскажите, дорогой дядюшка, умоляю вас. Сейчас настали суровые времена.
— Дело в том… Какие страдания я должен вам причинить, а ведь ваше счастье — это для меня бесценное сокровище…
Матильда не сомневалась в этом. Вдали от печальных и холодных стен Суарси Матильда, которую одевали в дорогие наряды, каждое утро причесывали, два раза в неделю купали в воде, разбавленной молоком и ароматами розмарина и мальвы, которой все кланялись как молодой даме, наконец обрела жизнь, существовавшую прежде лишь в ее мечтах. Но нет! До сих пор она была лишена всего этого из-за упрямства матери, но сейчас она не потерпит, чтобы ее лишили того, что принадлежало ей по праву! К тому же она должна была постараться защитить своего дядюшку-благодетеля.
— Умоляю вас… Для меня нет больших страданий, чем видеть, как вас покроют позором из-за заблуждений моей матери, к которой вы всегда были так добры. Слишком добры.
Прекрасно. Хорошенькая, но глупая тетеря сама прыгнула в силок!
— Вы такая смелая, моя лучезарная принцесса. Вы моя опора в этой круговерти. Нам не остается ничего другого, как использовать довольно неприятный план. Свидетельство.
Матильда не удивилась. Она уже думала об этом. Разве в одной из энциклик Папа Гонорий III не советовал: «Пусть каждый из вас приготовится к бою и не жалеет ни своего брата, ни самого близкого родственника»? Она повинуется приказу наместника Бога на земле.
— Как вам известно, моя племянница, инквизиция рассматривает тех, кто не выдал еретика, как его сообщников… Как же я себя корю за то, что мне приходится терзать вашу юную душу таким решением!
— Не корите себя, дядюшка. Если бы моя мать не сделала глупость, не приютила бы эту… вероотступницу Сивиллу, к тому же беременную, мы, вы и я, не оказались бы в подобном положении. В конце концов… Кто может сказать, что это сатанинское отродье, этот суккуб не заронил семена ереси в душу моей матери, приговорив ее к вечному проклятию, более страшному, чем судебный процесс? Я дрожу от ужаса.
Дом инквизиции, Алансон, Перш,
ноябрь 1304 года
Первые дни ноября выдались теплыми и дождливыми. После каждого ливня дороги превращались в месиво из зловонной грязи, но Никола Флорен не жалел о теплом солнце Каркассона. Ему удалось, как он сам говорил, «отложить про запас» другие, более прибыльные дела, которые он будет рассматривать после процесса Аньес де Суарси. С минуту на минуту он ждал визита одной из будущих поставщиц денежных средств.