Дыхание розы
Шрифт:
Рацион тамплиеров, пусть и не слишком разнообразный, все же считался более питательным, чем тот, к которому привыкли рыцари-госпитальеры. В отличие от госпитальеров, орден Храма во все времена был прежде всего военным орденом. Воздержание в пище, которого вначале неукоснительно придерживались его члены, стало не столь строгим, поскольку солдат необходимо хорошо кормить, если хочешь, чтобы они сражались как львы.
Брат-ремесленник быстро накрыл на стол. Он поставил перед Леоне стакан с медовухой, а перед Аршамбо д’Арвилем положил толстый ломоть хлеба бедняка [16] , испеченного из суржи — смеси пшеницы и ржи — и ячменя грубого помола. Нарисовав кончиком ножа крест на коричневом ломте, командор преломил его и протянул половину рыцарю-госпитальеру.
16
Хлеб служил знаком различия общественных слоев. Существовали хлеб богача, хлеб рыцаря, хлеб конюха, хлеб слуги, а также хлеб бедняка и хлеб голода.
Затем брат-ремесленник положил на хлеб паштет из шпината с салом и подал говяжий язык, запеченный в кислом виноградном соке.
Смутное удивление, которое чувствовал рыцарь с момента своего прибытия, постепенно переросло в тревогу. Казалось, Аршамбо д’Арвиль ничуть не интересовался его приездом, путем следования. Одним словом, он выглядел совершенно равнодушным, в то время как должен был попытаться вытянуть из Франческо сведения, поскольку знал, что тот занимал высокое положение в иерархии ордена госпитальеров.
Их трапеза проходила в странном молчании, прерываемом лишь комментариями по поводу блюд, которые им подавали, собранного урожая и будущего крестового похода, впрочем, маловероятного.
Аршамбо д’Арвиль согласился с опасениями Леоне, сказав:
— Мы вынуждены продавать лошадей на рынках, ведь мы не в состоянии держать в наших конюшнях более пятидесяти животных.
Эти разговоры на хозяйственные темы смущали Леоне. За медоточивыми словами вежливости скрывалось нечто другое. Конечно, было бы глупо думать, что командор заранее знал о его визите и поисках. Аршамбо д’Арвиль заметил беспокойство Леоне и сразу же сменил тему разговора, что только усилило тревогу госпитальера. Разыгрывая веселость, Аршамбо д’Арвиль поведал Леоне о своих злоключениях, когда он обустраивался в Перш-Гуэ четыре года назад. Он в подробностях рассказал о своем отъезде из Италии, страны, о которой он до сих пор тосковал, о приезде во Францию, о разболтанности, царившей в командорстве. Ему пришлось делать предупреждения, подвергать ординарным наказаниям, сажать провинившихся на хлеб и воду, налагать двухдневные посты и даже заставлять самых нерадивых есть прямо с земли. Послушать командора, так ему удалось призвать к порядку некоторых братьев, виновных в мелких грехах. Честное слово, все они с радостью встали на путь исправления. Он рассмеялся, рассказывая о сержанте-тамплиере, который до того любил лакомства, что выходил по ночам и запускал руки в бочки с медом. Однажды утром его нашли спящим, перемазанным медом, и, главное, все его тело было усеяно муравьями, так что потом он целых четыре дня ходил распухшим от укусов.
Рассказал командор об одном тамплиере, у которого была столь сильная склонность к «божественной бутылочке», что он напивался до первой дневной службы и с трудом стоял, прислонившись к одному из пилонов храма Пресвятой Богоматери, до тех пор, пока не падал, бормоча «Salve, Regina, Mater misericordiae; vita, dulcedo et spes nostra» [17] , икая при каждом слове. И о тех, кто порой забывал о своих обязанностях, предпочитая им игорный зал [18] , обустроенный на большом чердаке конюшен. Леоне вежливо улыбался, стараясь добраться до правды, скрытой под потоком красноречия командора. Что происходит? Несмотря на утреннюю свежесть, Аршамбо д’Арвиль был весь покрыт потом и уже пил третий стакан медовухи.
17
Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша».
18
Речь идет о зале для игры в мяч.
Время шло. Леоне заставил себя отвлечься от вопросов, вертевшихся у него в голове, и учтиво прервал бессмысленный, но бесконечный рассказ Аршамбо д’Арвиля.
— Несмотря на удовольствие,
— Конечно… несомненно…
Но у Леоне появилось чувство, что подобная «несомненность» не обрадовала Аршамбо д’Арвиля. Приближался ли он к своей цели или его вводили в заблуждение впечатления, не имеющие никаких последствий?
Леоне показалось, что на мгновение облачко подлинной печали омрачило веселое лицо командора, когда тот предложил:
— Я не могу отпустить вас, не попросив отведать нашего сидра. Он славится на весь край.
Леоне охотно согласился.
Вскоре они вышли из небольшого здания и направились в храм. Они прошли под угловой аркой, которую поддерживали четыре выступающих контрфорса. Церковь, своими строгими формами напоминавшая постройки цистерцианцев, была обыкновенным нефом с четырьмя пролетами, заканчивавшимися полукруглой апсидой. Внутрь свет проникал из четырех высоких круглых окон. Алтарь и ничего больше, ни одной скамьи. Тем не менее, едва Леоне оказался между пилонами, он понял, что добрался до цели. От радостного предвкушения у него закружилась голова, и он с облегчением вздохнул. Казалось, командор неправильно истолковал его состояние и схватил за руку, чтобы поддержать.
— Вы очень устали, брат мой.
— В самом деле, — солгал Леоне. — Не окажет ли ваша щедрая душа мне последнюю услугу? Мне хотелось бы побыть несколько минут в одиночестве. Затем, заверив вас в своей признательности, я вновь отправлюсь в путь.
Тамплиер пожал плечами и вышел на свет, бросив на ходу:
— Я прикажу оседлать вашу лошадь. Вы найдете меня возле конюшен.
Море. Нежное и теплое море. Колыбель приветливого, умиротворяющего света. Он так сильно жаждал провести рукой по этим черным и коричневым грубым камням, что сейчас едва осмеливался дотронуться до них. Он не станет искать, лихорадочно перебирая в уме возможные варианты. Только не сегодня. Еще не пробил час. Внезапно он почувствовал изнеможение. Ему захотелось лечь на черные широкие плиты и уснуть. Сегодня он позволит себе погрузиться в эту атмосферу, даст ей убаюкать себя. Сегодня он в полной мере использует свою привилегию: быть здесь, поблизости от ключа.
Леоне не был уверен в подлинной природе ключа, впрочем, как и Эсташ де Риу. Шла ли речь, как они иногда думали, о своеобразном лабиринте, начертанном на камнях так, что его можно было увидеть только с определенной точки зрения? Или о манускрипте, который привез сюда монах или рыцарь после разграбления какой-нибудь библиотеки? Или о папирусе на арамейском языке, купленном у бедуина на иерусалимском базаре, том самом, о котором говорил тамплиер в подземельях Акры? О кресте, статуе, испещренной магическими символами? Шла ли речь только об одном предмете?
Не сегодня. Если Леоне задержится, Аршамбо д’Арвиль непременно придет за ним. И все же Леоне обрел то, за чем приехал: уверенность, что поиски необходимо заново начинать в этом месте.
Завтра он подумает, под каким предлогом вернуться сюда и остаться надолго.
Когда он вышел из церкви, чтобы присоединиться к командору, ему стало холодно от солнечного света. В груди образовалась неприятная пустота. Он подумал, что невыносимая разлука со своей целью опять причиняет ему боль.
Аршамбо д’Арвиль ждал Леоне возле конюшен. Молодой брат-ремесленник держал лошадь рыцаря за поводья. По нервозности командора Леоне понял: тот хочет, чтобы он уехал как можно быстрее. Рыцарь вновь поблагодарил его и вскочил в седло.
Окрестности командорства тамплиеров Арвиля, лес Мондубло,
октябрь 1304 года
Франческо де Леоне не испытывал особого разочарования от встречи, которой он вначале так боялся. Разумеется, странное поведение командора заинтриговало его. К тому же добродушная разговорчивость Аршамбо д’Арвиля не сумела ввести Леоне в заблуждение. Ведь госпитальер никогда не надеялся, что орден Храма добровольно окажет ему помощь, тем более что Аршамбо д’Арвиль не имел ни малейшего представления о ключе — каким бы он ни был, — спрятанном в храме Пресвятой Богородицы, иначе тамплиер ни за что не оставил бы его там одного.