Дыхание розы

Жапп Андреа

— Я вовсе не думаю, что она и есть это… это чудовище, — сказала Жанна, покачав головой.

Ответ Аннелеты не заставил себя ждать:

— В таком случае, что она делала ночью около гербария?

— Не знаю… может быть, у нее действительно болел живот. Это убедительная причина. К какому вы пришли выводу, матушка? — спросила Жанна д’Амблен, поворачиваясь к Элевсии.

— Что я об этом думаю?.. Разумеется, я не считаю Иоланду отравительницей. Я вообще не вижу ни одну из своих дочерей в этой роли. Что касается Иоланды, я спрашиваю себя,

не скрывается ли за ее упрямством… гм… как сказать… Боже, как же это трудно…

— Умоляю вас, матушка, объясните нам, — попыталась ей помочь Жанна.

— Хорошо… Нам всем известно, что в этих закрытых местах, где обязательно воздержание… И это случается у наших братьев и порой даже у нас… Да…

Элевсия взяла себя в руки и заявила более решительным тоном:

— Рим знает, что в отдельных монастырях недостаток эмоций и человеческих чувств вынуждает некоторых из нас сближаться с душой… того же пола.

Жанна д’Амблен принялась рассматривать оборку своего платья, а Аннелета Бопре спросила:

— По вашему мнению, Иоланда поддерживает… дружбу, неуместную в обители молитв и медитаций?

— Мне об этом ничего не известно, дочь моя. Речь идет о предположении, пришедшем мне в голову, только и всего. Но такое предположение гораздо предпочтительнее, чем думать, будто Иоланда является отравительницей. В первом случае мне всего лишь придется избавить ее от заблуждений, надеюсь, временных, во втором же подразумевается самое худшее преступление, которое достойно публичного бичевания, а затем смертной казни.

На какое-то время воцарилось молчание. Аннелета Бопре знала о подобной практике. Если однополые отношения открыто не афишировались, и, главное, если о них не становилось известно за пределами обители, на них закрывали глаза. Она сама была невольной свидетельницей заговорщических взглядов и улыбок, которые объяснялись не только сердечностью сестер. Подобные душевные и чувственные порывы смущали Аннелету и укрепляли в стойком презрении к прекрасному полу в целом. Что за нужда гладить руку или целовать в губы, когда существует столько чудесных вещей, которые только и ждут, чтобы их изучили и поняли! Ей удалось избежать супружеского ложа вовсе не для того, чтобы лечь рядом с женщиной. Жанна д’Амблен нарушила мнимое спокойствие:

— Я ничего не понимаю в этом ужасном деле! Зачем надо было травить Аделаиду или убивать Бланш? Это не имеет ни малейшего смысла… По крайней мере, если речь не идет об умственном помешательстве…

Жанна замолчала и перекрестилась перед тем, как закончить фразу:

— Одержимость бесами?..

Сестра-больничная постаралась встретиться с взглядом Элевсии, ища одобрения. Элевсия кивнула головой, и Аннелета объяснила:

— Если предположить, что причиной преступления было вовсе не безумие, то единственное объяснение, которое мы в состоянии дать и которое имеет смысл… это ключи от несгораемого шкафа, где находится печать нашей матушки. Один ключ хранился у нашей благочинной, как это

и положено. Второй ключ отдан Берте де Маршьен, что касается третьего ключа, он, разумеется, оставался у нашей матушки.

Глаза Жанны д’Амблен вылезли на лоб. Она прошептала:

— Подложные документы? Но это ужасно… С этой печатью можно отправить на виселицу невинных людей! Можно… Можно…

— Действительно, можно сделать очень многое, — прервала Жанну Элевсия. — Но не волнуйтесь, Жанна. Печать цела и не покидала своего хранилища.

— Боже мой… — выдохнула Жанна.

Элевсия не сумела определить, взяло ли вверх временное облегчение, доставленное Жанне этим известием, над прострацией, в которой они все пребывали.

Вмешалась Аннелета, уставшая от этого пустого разговора:

— Разумеется! Если мы поняли истинный мотив, которым движима убийца, значит, у нас есть не слишком обнадеживающая альтернатива. Раз для нее очень важно завладеть печатью, она снова начнет убивать. Мы сейчас объявим, что отныне ключ нашей благочинной хранится у меня. Второй ключ остается у матушки, а третий — у Берты де Маршьен.

Лицо Жанны д’Амблен озарила искра понимания. Она почти кричала:

— Это означает, что… что… она попытается убить всех вас? Ах, нет… ах, нет, я не вынесу этого!

— Вы можете посоветовать что-нибудь другое? — спросила Аннелета, которой начал овладевать гнев.

— Хорошо… Ну, я не знаю… Но я придумаю, немного терпения! Значит, она пыталась отравить Берту, чтобы завладеть ключом, который та носила с собой. Я поняла: мы не станем носить их под платьями или на шее, мы спрячем их. Спрячем в тайном месте, о котором не знает ни одна из нас. Мне кажется, наша матушка должна стать следующей жертвой. Но мы выбьем почву из-под ног чудовища. Смерть нашей аббатисы не поможет ей найти тайник.

Столь логичная мысль прельстила Аннелету. Она удивилась, почему эта мысль не пришла ей в голову. Но все же Аннелета была достаточно честной, чтобы через мгновение спросить себя, не сердилась ли она на Жанну за то, что та опередила ее.

— Ваше предложение достаточно интересное, — согласилась она. — Над ним надо подумать. Но прежде мы должны разобраться с еще одним дельцем, очень серьезным.

Элевсия удивленно посмотрела на свою дочь больничную. Та продолжала:

— Прежде всего, Жанна, я должна поставить вас в известность, что у меня не хватает пяти гроссов тиса, того самого, которым я травлю крыс и лесных мышей, угрожающих нашим запасам зерна.

— Но почему вы не сказали мне об этом раньше?

— Тис украли во время вашей последней поездки.

— Господи Иисусе, — прошептала Жанна д’Амблен. — Она сможет…

— Да, она с легкостью сможет отравить одну из нас… Это подсказывает мне, что она замышляет новое убийство.

— Ничего себе ваше «дельце»! Какой эвфемизм! — прокомментировала Жанна.

— Жанна, я провела свое расследование и хочу поделиться с вами его результатами.