Дым без огня
Шрифт:
— К чтению, — ответила дочь.
Первым, кому Катя показывала каждый номер, был Вася. Представлялась возможность подолгу сидеть с ним рядом, будто бы обсуждать и будто бы спорить…
Ко всем членам малининского семейства Вася относился с преувеличенной трепетностью. И, медленно переворачивая страницы Катиного журнала, подчеркивая, что читает, а не листает, он неизменно произносил:
— Творчество цементирует дружбу!
— Зачем сравнивать творчество со строительным материалом? — иронично заметила как-то Юлия Александровна. — Цемент есть цемент.
— Ага!… И этому слову, значит, уготован лишь один, изначальный, смысл, — затопав по комнате, разгорался Малинин. — Не слушай мать, Катенька! Творчество цементирует. Еще как цементирует!
— Я сама вижу: скрепляет, объединяет, — стала на дедушкину, а точнее, на Васину сторону Катя.
Защитив Васю однажды, отстояв его право поступить в институт, Александр Степанович уже постоянно, как бы по инерции, отстаивал кульковские интересы. «Что породили, тем и дорожим!» — комментировала Юлия Александровна.
Малинин испытывал чувство долга и по отношению к дому Кульковых.
Тут Катя вступала в противоречие с дедушкой: она подобного долга не ощущала. Однако попасть в Васин дом и узнать, что там в нем происходит, ей очень хотелось.
— Я думаю, он все-таки деспот, — негромко, но кропотливо проталкивала свою точку зрения Юлия Александровна. — Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая… Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.
— Он тоже застенчивый, — бросилась на защиту Катя.
— Застенчивый деспот? Совсем уж страшно!
— Анастасия любит его. Вот и молчит, — грохнул своим аргументом Александр Степанович.
Катя напряглась: ей было неприятно, что Васю еще кто-то, кроме нее, смеет любить. «Что там у них? Как он обращается со своей Анастасией Петровной и со своей музыкальной Сонечкой?» — терзалась она. И решила наконец все это проверить «на месте»: отправиться за Сонечкиной статьей.
— В гости к себе он почему-то не приглашает, — узнав о намерении дочери, отметила Юлия Александровна. — Семейные даты в общественных местах отмечает — в ресторанах, кафе.
— Потому что не жмот! — громыхнул очередным защитительным аргументом Малинин.
— Причина в другом, — не поддавалась Юлия Александровна. — Уж его-то дом, без сомнения, его крепость. А крепость — понятие военное, связанное с секретами, тайнами.
Проникать в тайны и рассекречивать секреты было Катиной слабостью.
2
Когда детей в раннем возрасте спрашивают, кого они больше любят — маму или папу, дети обычно молчат. Они оказываются тактичней тех, кто их спрашивает: не хотят обидеть ни маму, ни папу. А Катя молчала потому, что больше всех на свете любила дедушку.
Случайно услышав, что родители ждали сына, она поняла, что ее не ждали… А дедушка хотел внучку. Он, значит, ждал! И сразу же стал понимать ее не с полуслова (словами Катя вначале еще не владела), а с полужеста и полузвука. Он безошибочно определял, в чем ее неудобства, мучения и чего она хочет.
Отец Кати разобраться в этом и не пытался: даже в час рождения дочери он ускорял рождение какого-то предприятия, за которое «отвечал головой», вдали от родного города. Голова его постоянно находилась в опасности, хотя внешне выглядела вполне ухоженной и благополучной: холеная, модно подстриженная. Дедушка именовал его «командировочным мужем». Он отсутствовал столь продолжительно, что, по мнению Александра Степановича, в командировках фактически находился дома. Но и присутствуя, он тоже отсутствовал: разговаривал отрешенно-бодряческим тоном, задавал вопросы, которые не требовали ответов.
Ответы ему были и не нужны: походя спросив о чем-либо Юлию Александровну, он удалялся в другой конец комнаты, чтобы так же походя спросить о чем-нибудь Катю. А спросив ее, оказывался возле Александра Степановича, который заранее предупреждал:
— Отвечать не буду!
В Катиной памяти отец неизменно ассоциировался с чемоданом. Чемодан либо упаковывался, либо распаковывался. Так как при встречах и расставаниях слова произносятся особые — громкие или проникновенные, — отец ассоциировался еще и с неестественно приподнятым тоном, с необычными интонациями, которые не должны быть частыми, если хотят заслужить доверие: чрезвычайное не может быть постоянным.
Катя из окна смотрела вслед отцу, когда он уезжал, и сквозь стекло махала ему, когда он приезжал с вокзала или аэродрома. Ей казалось, что походка убывающего отца была легче и радостней, чем походка прибывающего.
Заметив, что мама и дедушка отходят от окна в грустной задумчивости, шестилетняя Катя, уже тогда во всем любившая ясность, спросила отца:
— Ты что всегда так торопишься?
— Боюсь опоздать на самолет. Или на поезд…
— Выходи раньше — и не будешь бояться. А почему нам не машешь?
— У меня в руке чемодан.
— Это в одной. А другая?
Отец стал махать свободной рукой, но с такой дежурной благожелательностью, как если бы встречал или провожал делегацию не очень дружественного государства.
Однажды отец не вернулся из командировки.
— Пропал без вести, — как бы опустевшим голосом сострила Юлия Александровна.
Александр Степанович не любил кощунственных шуток. Тем более что в сорок втором сам пропал без вести, и от этого сообщения у его матери, Катиной прабабушки, разорвалось сердце. А он потом отыскался… Среди бесчисленных глубоких извилин на дедушкином лице Катя давно уже выделила те, которые были шрамами. Сам же дедушка именовал их «траншеями».
— Он не пропал без вести, — оскорбленно прохрипел Александр Степанович. — Он дезертировал.
— Только родной земле надо соблюдать верность при всех обстоятельствах, — возразила Юлия Александровна.
— А детям? — Александр Степанович кивнул на Катю. — А друзьям? А делу жизни?
— Я не дитя, не друг… И не «дело жизни». Каждое слово в русском языке имеет значение остро определенное. Я считалась женой.
— Но согласись: он обязан был по-человечески предупредить.
— Его командировки и были предупреждением. Катя, мне кажется, заметила… И поняла. В шестилетнем возрасте!