Дым
Шрифт:
– Ну что, кончил?
– Написал, - ответил Иван Сергеевич, скромно опуская глаза.
– Не знаю, что вышло, быть может, растянуто, скучно, - он сел на кровать, и вновь радостный холодок пробежал по волосам, спине и застрял под ложечкой, - во всяком случае, я выстрадал этот рассказ...
Прикрыв уставшие глаза ладонью, он заговорил о служении вечному, о болении чужими болями и о любви. Неожиданно он все это подарил Маше.
Обняв ее ноги, прикрытые стеганым одеялом, он сказал:
– Ты - моя прекрасная,
У Маши похолодели руки, на лбу выступил пот и веснушки.
– Ты устал, ты заработался, поди ляг, обещай мне не читать перед сном, - сказала она, с отчаянием чувствуя, что совсем не то говорит.
Когда он, размягченный и растроганный, ушел к себе спать, она опять вынула из-под подушки платочек и продолжала плакать о Фелицате и о том еще, что не может понять знаменитого писателя и он скоро разочаруется в ней и покинет.
Фелицата стояла у стены, наклонив голову, опустив длинные руки. На убогой ее шапочке вздрагивала вылинявшая роза. Юбка и синий жакет помяты и в пятнах.
– Фелицата, почему вы молчите? Ведь я все вижу и не для того спрашиваю, чтобы осудить: мне нужно знать, что случилось?
– в десятый раз говорила Маша, стоя перед Фелицатой.
– Ничего не случилось, помилуйте, я вполне всем довольна, - отвечала девушка, поджимая обветренные губы, - напрасно за мной посылали.
– Ваша тетка, я знаю, не пускает вас больше ночевать. Она бог знает что рассказала про вас. Но я не верю.
– У тетеньки характер довольно странный, - ответила девушка.
– Одного не пойму, для чего вы спали три ночи на гладильной доске?
Фелицата строптиво вздернула голову и сейчас же карими глазами уставилась в угол. Смуглое лицо ее было обтянутое и желтое. С боков упрямого рта - две недавних морщины и на веках - припухшая синева.
– Что же, я на кухню пойду милости просить у вашей кухарки? ответила она и вытянула губу брезгливо.
– Сдохну, - никому не поклонюсь.
После молчания Маша заметила робко:
– Ночуйте, пожалуйста, в комнате, где сундуки, - я туда велела кровать поставить.
– Благодарю-с, - ответила Фелицата.
В это время Иван Сергеевич смотрел в щелку двери. Он встал недавно и только что перечел начерно вчера написанный рассказ. Что-то в нем не понравилось, остался осадок, точно после сна про ночные туфли. Иван Сергеевич упал духом и сейчас, услышав голос Фелицаты, подошел на цыпочках к двери.
Фелицата молчала, только в длинном горле ее катался клубок. Маша стояла перед ней, сжимая кулачки; узел рыжих волос сполз набок и юбка застегнута криво, как всегда во время душевных переживаний.
"Вот опять страдание, опять вечная загадка, - подумал Иван Сергеевич, - но опиши я Фелицату, как она есть, - получится частный случай. Анекдот..."
Маша
– Я с удовольствием вам отдам несколько моих кофточек. Бедная моя, милая, ну, не нужно так...
И она пальцами коснулась острого плеча девушки. И от этого прикосновения рухнули все, напряженные до остервенения, силы Фелицаты, она быстро закрылась левой рукой, рот ее раздвинулся точно от смеха, а сквозь пальцы потекли слезы.
Маша крепко охватила девушку и сама заплакала ей в вылинявшую розу.
– Да-с, так-с, - проговорил Иван Сергеевич, сильно почесал затылок и пошел к себе.
На столе, в кабинете, на промокательной бумаге лежали жирно исписанные листки. "Мука тысячи поколений в моем мозгу, о страдание, проклинаю и благословляю тебя" и т. д., - прочел Иван Сергеевич, поморщился и вычеркнул фразу секретаря управы.
К вечеру была вычеркнута половина рассказа. Приходила Маша, попросила дать прочесть. Иван Сергеевич шагал по ковру, не отводя глаз от озабоченного лица читающей Маши. Вдруг она улыбнулась. Он перебил:
– Что? Что? Хорошо? Смешно?
– Нет, - ответила Маша, - я не о том: Фелицата, как только легла на постель, так и заснула, точно ребенок.
– Значит, рассказ тебе не нравится?
– Почему? Страшно нравится.
– Если бы очень нравился, то увлек и ты бы забыла эту твою Фелицату.
– Прости, я хорошенько сосредоточусь, - ответила Маша и, наморщив брови, снова стала перечитывать историю секретаря. Затем Иван Сергеевич объяснил тему, волновался, даже возгордился один раз, оттолкнул Машу от стола и снова черкал. До срока сдачи рассказа осталось часа три.
Фелицата продолжала спать. Маша ходила от ее комнаты до кабинета на цыпочках. Кухарка узнала, оказывается, подробности: Фелицату видели с бритым мужчиной на автомобиле: раз - на Арбате, другой раз - на Тверской-Ямской.
– Ну, ясное дело, влюбилась в тенора, а он послал ее к черту, огрызнулся Иван Сергеевич, - ради бога, отстаньте наконец от меня с Фелицатой!
Поздно вечером Фелицата проснулась; Маша принесла ей чай и кофточки. Иван Сергеевич, заглянув случайно в сундучную комнату, услыхал, как девушка говорила:
– Никакого романа у меня нет, - тетенька напрасно болтает, а спать мне все равно где, - хоть на лестнице. Я занята искусством и ничего не могу замечать.
Маша сидела на сундуке, напротив, смотрела круглыми глазами Фелицате в рот.
– Вы спрашиваете, отчего такой жалкий дневник пишу? Оттого, что меня сейчас никто понять не может. Для вас я из горничных выбилась, хоть и жалеете, а кухарка ругает шлюхой. Не знаю, что обиднее для моего самолюбия. Один военный сказал, что у меня - артистическая душа и я жрица прекрасного. Я желаю совсем от людей уединиться. С голода не помру, выбьюсь.