Дымовая завеса
Шрифт:
— Если он разбирается в улыбках, — говорил Рейли Бритт час спустя, — то понял, что моя не сулит ничего хорошего.
— Видела я эту улыбку. — Бритт погрузила ломтик жареной картошки в лужицу кетчупа. — Она опасная.
— Опасная?
— Жестокая. Голодная. Волчья.
Рейли усмехнулся.
— Не думаю, что эти определения мне подходят. Особенно сейчас, когда я сбрил бороду.
— Без бороды они подходят вам еще больше. Подбородок, глаза. Определенно волчьи.
Рейли вернулся в мотель с шестью банками диетической кока-колы,
Теперь они жадно поглощали ужин, и Рейли пересказывал свою беседу с Джорджем Магауаном, стараясь не упустить ни малейшей детали. Бритт не позволяла ему сглаживать шероховатости или делать какие-то выводы, настоятельно просила просто подробно воспроизводить разговор.
— Она красавица? — спросила Бритт, когда Рейли закончил.
— Миранда?
Бритт насмешливо улыбнулась.
— Вижу, вам не пришлось долго раздумывать, о ком я спрашиваю.
— Да. Красавица.
— Я видела только ее фотографии. Джей… ну, вы понимаете?
Рейли дернул плечом.
— Кто знает? Возможно. Все остальные — да.
Бритт перестала жевать. В ее глазах вспыхнул невысказанный вопрос.
Рейли вытер руки бумажной салфеткой.
— Когда я впервые увидел Миранду, она была капитаном школьной команды болельщиков в короткой юбочке. Дрыгала ногами на краю поля. Соблазнительная была девчонка. Когда она повзрослела, я уже окончил школу, а потом встретил Холли.
— Понимаю. Несовпадение во времени и отсутствие возможности.
Рейли подумал «уточнять не буду, пусть помучается» и потянулся за своим молочным коктейлем. Он долго цедил коктейль через соломинку, затем несколько минут они ели молча.
— Рейли? — Он посмотрел на нее. Ее взгляд был нежным, серьезным. — Что вы чувствовали? Во время церемонии? Вы сознавали, что означает для вас его смерть?
— Вы ведь не собираетесь сказать завершение?
Бритт нахмурилась.
— Я понимаю, что Джей поступил с вами гадко. Но он был вашим самым старым другом. Вы испытали чувство потери? Вы скорбели о нем?
Рейли закинул в рот креветку.
— А вы не можете обойтись без вопросов. Это профессиональное?
Ее голова дернулась, словно от пощечины. Затем Бритт молча доела свою картошку и принялась собирать мусор, заталкивать его в пакет.
— Забудьте. Я подумала, может, у вас на душе неспокойно, мучают разные мысли… Хотела поговорить, помочь разобраться. Я ошиблась.
Она отодвинула стул и встала.
Рейли схватил ее за руку.
— Ладно, виноват.
Бритт выдернула свою руку.
— Вы до сих пор выискиваете какую-то скрытую подоплеку моих слов и поступков. Я надеялась, что мы это сумели преодолеть.
— Возможно, я никогда это не преодолею.
Она сердито смотрела ему в глаза несколько секунд, затем выдохнула, расслабилась.
— Наверное, я заслужила ваше недоверие.
Через несколько секунд Рейли чуть кивнул в ответ, приглашая ее сесть. Бритт примостилась у края стола. Он откинулся на спинку стула, слишком маленькую для его высокого роста, вытянул ноги.
— Вы ведь стали репортером не случайно, и я, упоминая об этом, отдаю должное вашим личным качествам и профессионализму. У вас отличная интуиция. Ваши вопросы о похоронах бьют в самую точку. Вот почему я сказал то, что сказал.
Рейли понял, что не может смотреть ей в глаза, и сосредоточился на счастливой мордашке, украшавшей его стакан.
— Джей относился к тем людям, для которых всегда находишь извинения. Оправдания.
— Что вы имеете в виду?
— Например, мы что-то запланировали. Пойти на матч. Покататься на водных лыжах. Что угодно. Он является на час позже. Я в ярости. Он извиняется, кается, говорит, что я имею полное право злиться. И, хотя я действительно имею полное право злиться, я его прощаю.
Он одалживает мою машину и возвращает ее с пустым баком. Я возмущался про себя, но ни разу его не упрекнул. Мы ужинаем в ресторане. Он позволяет мне оплатить счет, говоря, что заплатит в следующий раз, но «следующий раз» так и не наступил. И дело не в деньгах. Не это меня возмущало. Меня возмущало, что он считал само собой разумеющимся то, что я плачу за него и делаю это совершенно безропотно.
Точно так же он обращался со всеми своими друзьями. С бездумным пренебрежением. Но если бы кто-то другой так себя повел, никто не стал бы терпеть. Какой бы сильной ни была обида, люди всегда прощали его со словами: «Что ж, таков наш Джей».
Но — и это главное — он умел, как никто другой, подбодрить в тяжелой ситуации. Он умел рассмешить, когда на душе было черно. Он одним своим словом мог разрядить самую гнетущую атмосферу. Он всегда был душой компании. У него никогда не было плохого настроения. Он был интересным, радостным. Вот почему людей так тянуло к нему. Все хотели быть рядом с Джеем, находиться в его энергетическом поле. Он заряжал, он возбуждал. Воздух вокруг него словно трещал от электрических разрядов. Со стороны казалось, что у него тысяча друзей.
Рейли умолк, подтянул ноги, уперся локтями в бедра, наклонился вперед.
— Но хотел бы я знать: были ли это настоящие друзья? Или просто знакомые, которыми можно манипулировать и от которых легко отмахнуться? Был он другом или просто человеком, который использовал тебя так ловко, что ты даже не понимал, что тебя используют?
Глядя сегодня на гроб с его телом, я подумал: а сказал ли он мне за всю жизнь хоть что-то честно или искренне? Когда я был подавлен или в чем-то сомневался, действительно ли он ободрял меня или это была пустая риторика? Когда я делился с ним своими мечтами, не было ли ему скучно? Не посмеивался ли он в душе надо мной? Может, он просто обладал особым даром говорить то, что ты хочешь услышать, а ты считал его своим другом?