Дыра. Путь на ту сторону

Грошев Николай Геннадьевич

Кон закрыл глаза и почти сразу уснул.

3. Поселенцы.

Утро началось как обычно. Да, в Новом оно всегда так начинается – солнце встаёт на горизонте, вот, самым краешком высунется и усё, утро. Начинают орать петухи, коровы мычат, будто их вчера никто не доил, да боров Пашка по свинарнику круги нарезает истошно хрюкая. И не поймёшь отчего оно так в нашем Новом. Как через Дыру прошли, так все они и посвихнулись. Ну, петухи оно понятно – эти ироды всегда на заутреню орут как потерпевшие, национальность у них такая. Коровы те и дома такие были, а что с Пашкой стало, понятию вообще не имею. Нормальный был боров, тихий, ленивый, по свинарнику с ленцой всегда выхаживал, будто петух в курятнике. За раз жрал всегда больше чем все три наши лошади за день. А как Дыру прошли совсем свихнулся. Нет, аппетит у него прежний, даже в весе прибавлять стал, хотя куда ему прибавлять-то? Итак уже с коня вымахал…, характер

у Пашки испортился. Может, он по дому затосковал? А что. Вдруг и правда, кто их свиней ентих поймёт.

– Виталька етит тебя налево! – Папенька это. Вот тоже Пашка второй, поспать не дадут. – Зорька давно уже, а ну вставай ленивое отродье!

– Уже встал! Бягу! – Ага, да только не в ту сторону, а подальше с дому да на сеновал. В сене оно тоже спать хорошо. Если привыкший. Так, портки, рубашка, сапоги, теперь в окошко нырьк.

– Виталька! А ну скидай одеяло! Вит…

Блин, уже в комнате, шустрый он сегодня. Никак вчера самогонку-то не стал с мужиками пить…, вот засада! Не хочу я сено косить. Лучше в сене спать, косить его как-то не сподручно.

– Витааааалькааааа!!!!!

Ёпт, шустрее, шустрее…, н-да, говорил я набольшему нашему – нельзя траву внутри забора выжигать! Опасно это. И ведь как в воду глядел! И рубашка и портки и даже всё лицо теперь в грязи. О, никак дождь по ночи прошёл? Поднимайся Виталька, поднимайся, а то ведь шлангой-то достанется…, уф, скользкая какая грязища…

– А ну стой паршивец!

– Уййй! – Это я, значит, кричу значит. Рука у бати моёго як рельс железнодорожный. Ухватил так, что шиворотом чуть башку не отрезало. За то на ноги поставил – вот рывком одним и не напрягаясь. Батя у меня здоров, самый, наверное, здоровый в Новом. Хорошее качество и характер у него мягкий. Вон, сам весь злой, в глаза мне смотрит, кулак второй сжимает-разжимает, вот, казалось бы, возьмёт и треснет от души да по сусалам, ан нет. Отпустил, на ноги поставил, а вот у Петьки батя тот бы не отпустил, дал бы так, что весь сенокос можно и отменять уже.

– Ты чаго бегаешь-то? – Насупился батя, злится он. Мучает его, что я утром-то встаю как все – глаза открыл, считай, проснулся, а вот работать в поле не загонишь, всё норовлю сбежать.

– Так я это… - Что бы такое сказать, что бы точно шлангой по заднице не получить? Уф…, что-то не лезет ничего в голову с просони-то…, о! – Я со сна-то подумал, тревога то, вот и побёг. До арсеналу. – С честными глазами говорю. И головой на всякий случай киваю, да пытаюсь сообразить в какой стороне у нас арсенал-то в Новом стоит. Вроде как раз у сеновала его и строили мы…, или дальше, у Амбара? Хех, амбар. Даже Амбар. По привычке назвали, а ведь, по сути, настоящая крепость внутри крепости. Там и запасы у нас и инструменты самые важные и генератор, тоже там он стоит, гудит всю ночь, собака свинская. Не уснёшь из-за него, а уснёшь кошмары снятся. Вот ведь тоже, какая вещь полезная, какая важная, а ведь сама по себе-то сволочь какая ж противная-то! Парадокс жизни. Оно бывает. Вот Пашка – хороший хряк, добрый, а на деле что? Сало на зиму и мясо скусное…, что-то я не про то задумался совсем. Точно шлангой получу.

– Врёшь стервиц паршивай! – Батя губы кривит, а говорит уверенно, весомо так. Но я-то его хорошо знаю, чай шишнадцать лет в одной хате живём – сомневается он, не знает, верить аль не верить. Ведь мог я и правда с его воплей, да спросони перепугатьси, молод я опять же, а значит по определению психика у меня неокрепшая, шаткая. Так кажись, учительница наша нам сказывала. Там ещё, дома сказывала – она теперь вообще как призрак какой-то. Я её и вспомнить уже не могу. Только блузка эта белая, помню вот что белая, а всё остальное, ну, что выше блузки, да что ниже, вот хоть убей, не помню. Да и школа стала как-то из памяти стираться. Эх…, бррр, что-то ностальгия грызть начинает. Ничего хорошего в том нет, в том только шлангой по заднице можно найтить.

– Не вру батя! Перепугалси я. – Киваю головой, ну, для убедительности. – Сильно перепугался. Вот был бы моложе так и кровать бы напугал, а так хоть в грязи только извалялси, без стыдобы ентой. Кричишь громко бать, а я спал ведь, сон плохой вот ещё снилси.

Батя покраснел весь. Стесняется это он. Вчерась ещё набольший наш, да старейшина орали на него – весь Новый слыхал.

– Оболтуса ты своего будишь так что куры нестись перестають! Ты это брось нам тут!

Оболтус - это про меня значит. Меня вообще дома ещё соседи хорошо знали. Вот, Виталька – ну не знает никто. А вот про оболтуса спросишь – и дом покажут и скажут, как пол лета от сенокоса отлынивал. А я ведь что, я ничё. Не отлынивал я. Просто возраст у меня такой, переходный. Мне вот внимание надо, молочка парного, да Любане цветочков нарвать – хорошая она Любаня-то. Женюсь я на ней. Ну, выросту когда. То есть через год другой уже. Вот, а мне что-то всё больше шлангом да по заднице…, эх, что поделаешь, где в деревне-то, да кто разглядит-то мой тонкай внутренний мир!

–

Ну, ты это…, Виталь, ты это давай. – Бормочет батя, смущается. Вот и за ружьё опять пальцами лапается – это он когда нервничает, всегда так. Тут у него привычка эта появилась. Дома-то ружьё дома всё время лежало, а тут нельзя так. Тут ружьё с собой надо, даже в Новом. А то вот было на днях, кошак по ночи перелез через изгородь и куру задавил. Дядя Прокоп из дому вышел, когда кошак куру-то давил – он по ночи часто выходит. Говорит сон у него лучше, если он перед сном прогуляется. Мы то что? Мы верим, киваем всегда, сочувствуем, Прокоп он старенький, пусть его. Главное что бы он по большому на ночь глядючи ходить не стал. А так пусть его – просто мы в его любимом месте забор не чиним, да не ходим туда вовсе, пусть оно так вонят, без нас. Да, а вышел-то он, да без ружья вышел. А кошак его увидал. Прокоп еле ноги унёс и причину прогулки ночной своёй, всю на крыльце и оставил, да с процентами в виде других ингредиентов. Цельных пять минут Прокоп дверь свою плечом подпирал (и откуда у старика только силы взялись?), пока кошак её драл на щепу, да мужиков наших будил. Они-то уже с ружьями вышли. Кошака так дробью нашпиговали, что он в весе кило три прибавил! И ведь сбежал кошак-то. Живучие они. По утру всем Новым искать его выходили – на поле Игнатьевском нашли. Убежать-то убежал, да не далеко убежал. На поле том и помер. Мы шкуру его уж приспособили, в Амбаре, набольшему коврик бабы наши соорудили. Хороший получился. У кошаков шёрстка хорошая, красивая она. А когда сдохнет, она почему-то ещё и зелёным так вот прям красиво, переливается вся. Не будь кошаки такие зверские, дядя Федот, наверное, и их разводить бы стал. А чего? Кроликов же дома разводил? Разводил. И кошаков мог бы. Да зверские они, никак оно не выйдет. А вот мышков местных он разводит…, правда, это по-моему не мышки вовсе, а крыски свинские какие-то. И зачем они Федоту? Мало ему его делянки что ли.

– Сено косить подём бать? – Уныло, вот на лице самый-самый максимум унылости какой только могу изобразить. Оно может и зря, а может, пожалеет, вот как прошлым летом. Тоже вот не успел убежать, косить пришлось. А как лицо правильное сделал…, а, в прошлом-то годе мне шлангой за такой лицо перепало, хм. А как же так? Я же помню! А, то шесть годов назад было. Точно. Вдруг опять получится? Так не охота сегодня косой махать. Не люблю я дело это. Я бы лучше опять с Петькой по развалинам у камней полазал бы. Там всякой всячины – вот, прям завались! Она, правда, бесполезная, а то бывает ещё и жуткая, аж уши шевелются, но как жеж там интересно!

– Какое там сено. – Отмахивается батя, да оглядывается на дом старейшины нашего. Он у нас отдельно стоит. Маленький такой, красивый. Весь резной – это Никифор постарался, умеет он всякие дручки-штучки из дров лепить. А красили вот, да всякой всячиной, то бабы наши, те, что помоложе, кому ещё сорока годов нету. Старейшине понравилось – неделю весь сиял, перед домом важно вышагивал, прям как Гребешок по курятнику. Льстит старику внимание такое, дома-то он просто Васька-алкаш был, а тут вона как – Старейшина. Он там, дома-то, по молодости, ну, когда ему ещё пятидесяти не было, на ферме агрономом был. Хороший говорят, агроном был, урожаи всегда хорошие с ним были. Вона как, а тут ведь земля другая, непонятная. Тут и старики нужны правильные, что бы в земле понимали, да и в чужой разбирались. Вот и решили всем Новым, что Васька, старик этот, старейшиной и будет. Не ошиблись вроде, вон какой урожай в прошлом годе был! Даже дома такого не было. И анализатором учёным этим проверяли и в Дыру отправляли, шоб учёные там покумекали, да сказали, хороший урожай, аль есть его нельзя, иль может, есть можно, да чем-то работать его надо, что бы съедобный стал. Ну, удивились они там – урожай хороший, съедобный. А Новый теперь Ваську только уважительно, только Старейшина. Он хороший старейшина. Алкаш конечно, ну, а кто не алкаш, если страда кончается? Делать-то если нечего, скотина кормлена, урожай убрат, а на дворе снег лежит – чего делать-то? Самогонку гнать, чего ещё то…, у него вот, у старейшины, страда кончилась аж тридцать годов назад, сейчас вот только снова началась. Они у нас тут с Набольшим, самые уважаемые люди, вроде как депутатов, там, дома. Даже вот вроде как диалектический марксизм у нас тут, но демократического смыслу. До сих пор вот не знаю что это такое, но вот Любаня, она вот знает. Умная она баба. И добрая. Точно женюсь на ней.

– А чего тогда? – Действительно. До страды ещё не одна неделя, скотину на поля рано гнать ещё. Часа через два только, когда мужики проверят места, да поля наши поглядят. А раньше-то выгонять нельзя. Это дома у нас можно было, а тут выгонишь так не посмотревши и схарчат всю нашу скотину. Придётся так и правда кошаков ловить да вместо борова Пашки есть по зиме гадость эту несъедобную. Хотя вот тоже – никто ведь не знает навярняка. А вдруг кошаки съедобны? Они так-то прыткие, в меху все, но не шибко-то худые. Если им бегать сильно не давать, так может и салом обрастать будут ещё и лучшее чем Пашка.