Дыра. Путь на ту сторону

Грошев Николай Геннадьевич

Машину подбросило на ухабе. Кузов повело, машина дёрнулась и остановилась. Несколько минут ничего не происходило, а потом кузов открылся и подвижную камеру пожизненных арестантов, залило ярким дневным светом. Пахнуло лесом…, наверное, показалось. Кон прикрыл глаза. Очередная остановка.

Что всё-таки происходит? А вдруг правдивы слухи, которые иногда проскальзывали в Интернете – слухи о том, что пожизненных заключённых, перевозят из одной тюрьмы в другую по одной единственной причине. Правительство совершает массу таких перевозок и след заключённых неизбежно теряется, а, так как, всякие контакты извне с ними запрещены, то и проверить, где именно находится конкретный заключённый, после прохождения по запутанной сети маршрутов перевозок, невозможно. И такие заключённые «утилизируются». Проще говоря, уничтожаются, дабы сократить расходы бюджета на их содержание. Кто знает…, раньше это казалось бредом,

а теперь…, что ж, тогда всё кончится скоро. Кон уже давно сомневался в том, что хочет жить дальше. Кому нужна такая жизнь? Небо только в решётке, через окошко, когда перевозят из одной клетки в другую. Контакты с людьми извне запрещены, невозможно даже позвонить. Даже с другими заключёнными контакт только на перевозке. Четыре стены, пожизненная пытка…, лучше смерть. В тюрьме полно охраны, полно роботов, за тобой следят даже когда ты спишь. Стоит только попытаться свести счёты с жизнью и гарантирована неделя в мед корпусе, после которой жизнь не становится лучше, а мысль о смерти наполняет таким диким ужасом, что боишься даже дышать реже чем всегда – вдруг следящая аппаратура решит что ты пытаешься задохнуться? Охрана разбираться не станет. Просто отправят на процедуру…, интересно, доктора из мед корпусов пожизненных тюрем, учились по конспектам доктора Менгеле или сами по себе такие твари?

Раньше все эти мысли, вопросы, волновали, заставляли думать, жалеть себя, страдать. А теперь они просто есть. Плывут где-то за гранью сознательного. Живут собственной жизнью. Почти нет в них эмоций. В разуме давно поселился холод пустоты бездумья. И в этой пустоте, постепенно исчезает его память. Многое уже забыто и почему-то совсем нет желания забытое вспоминать. Раньше он цеплялся за уходящую память. Отчаянно цеплялся…, наверное, однажды настанет день, когда он забудет даже своё имя. И самое страшное, что ему будет плевать. Он забудет прошлое, забудет своё имя, и просто не сумеет захотеть всё это вспомнить. Просто не сможет захотеть.

Кто-то вошёл внутрь. Кон скосил глаза и сумел разглядеть пятнистую форму. От возгаласа удивления он удержался легко – не возникло в нём ни капли удивления. Просто отметил факт. Как-то всё равно. Его приучили быть таким. Заставили разум не реагировать на любые изменения. Не смотреть по сторонам, не задавать вопросы, не реагировать на боль, не видеть ничего, повиноваться, существовать. Простые правила. Легко запоминаются. А что бы запоминалось ещё легче, охрана обычно применяла нейронные шокеры. Очень эффективный метод, дополняющий процедуры.

– Что происходит? Куда нас привезли? – Опять юнец. И чего не успокоится? Может быть, он недавно попал в пожизненные. Вот и не может никак успокоиться. Кон тоже не мог. С год. Однажды попал в мед корпус снова. Не потому что задал вопрос без разрешения. Он ничего особо не нарушил, просто обнаружил как-то утром, что ничего не чувствует. Отказало всё – осязание, обоняние, он даже видеть стал хуже. За истерику, за вопли ужаса, попал в мед корпус. Только к концу недели, когда Кон вообще перестал реагировать на процедуру, доктора озаботились причинами приступа паники, случившегося в одиночной камере пожизненного арестанта – а других там и не было, все одиночные.

Эх, зря он перестал реагировать. Надо было притвориться, кричать, биться, пытаться вырваться, тогда всё бы кончилось там. А так мучения продолжились. Они начали искать и нашли. Нейро шокер к нему применялся так часто, что вызвал побочный эффект. Как соизволили объяснить доктора (он не спрашивал уже наученный горьким опытом - они рассказали сами, почему-то решив, что он должен знать), особенности ДНК сделали его нейроны сверхчувствительными и при нужной тренировке, он мог бы стать отличным пилотом стратосферных истребителей…

Как всё-таки странно. Вот сейчас, так не вовремя, он вдруг понял. Док объяснял ему это не из альтруизма или приступа милосердия. Военные лётчики-стратосферники, давно выделились в особую касту. С машинами способными летать там, справлялись немногие. Пассажирским «прыгуном» мог управлять и ребёнок, а вот военным самолётом, очень немногие. Буквально единицы. Слишком высокие требования, слишком высокий порог реакций требовался, что бы управлять стратосферным истребителем. Высокая зарплата, громадная пенсия, почёт, уважение, льготы…, он мог жить как в сказке. Наверняка, ещё бы годик свободы и его заметили бы по результатам полного ежегодного медицинского освидетельствования. К сожалению, всё случилось задолго до срока в который ему пологалось пройти это освидетельствование. Док хотел что бы он понял, что бы осознал. И только сейчас до него дошло.

Кон стиснул зубы так, что их скрежет услышал Сухой. Посмотрел на него. На инвалида. Именно так. Последователи Менгеле и ему подобной ветоши, обнаружили прогрессирующую

деградацию синаптических связей. Её вызвали нейро шокер и высокая чувствительность нейронов. Итог – почти полная потеря чувствительности, хаотичная гибель нейронов, смерть мозга. Они остановили развитие искуственно вызванной болезни и порог его чувствительности снизился вдвое по отношению к среднестатистическому человеку. Погано…, хотя, здесь, за решёткой, то, что с ним случилось, лишь помогало. Он был бы инвалидом по другую сторону решётки, там случившееся становилось плохим, только там. Так зачем переживать, если ему, это лишь на пользу? И всё равно, где-то глубоко в душе зарождается щемящая боль, новая боль. Как-будто мало ему тоски по дому, тоски по жене (её имя выветрилось из памяти) и ребёнку, ещё не родившемуся, когда на него надели наручники. Сейчас ему четыре…, или пять? Печально, он не мог вспомнить. Кажется, он попал за решётку очень давно. Память о прошлом почти стёрлась, стала какой-то призрачной. Наверное, всё это был сон, а на самом деле, он родился уже таким, уже в наручниках и в серой робе пожизненных.

– По двое в ряд и на выход. – Холодно произнёс мужчина в пятнистой форме. С щелчком отошли крепления, плотно удерживающие в кресле руки от кончиков пальцев до плеча, ноги, торс и голову.

– Да скажите же вы что происходит??? – Завыл юнец, подскочив со своего кресла. Охранник повернулся и…, и ударил прикладом. Юнец молча упал на пол, всю лицо залито кровью…, только сейчас Кон обратил внимание на некоторые детали формы охранника.

– Эту падаль несёшь ты и ты. – Так же холодно произнёс солдат, указав рукой на Сухого и грузного мужика с внушительным брюшком. Его Кон видел впервые. Вот Сухого он часто видел. Раз семь их перевозили вместе. Один раз они даже поговорили минут десять. Пока кресла не пропустили через них по разряду. Тогда и познакомились…, Сухой, несмотря на недовольство подчинился. Теперь Кон старательно смотрел на солдата, на то, что открылось его взору в открытом проёме кузова, на оружие, на пол, на небо – он впитывал всё увиденное, пытался анализировать и запоминать. Сухой ни за что не подчинился бы - один из немногих арестантов на памяти Кона, который предпочитал удар нейронного шокера, вместо повиновения непонравившемуся ему приказу. Сейчас, что-то изменилось. Либо Сухому известно что-то, чего не знает Кон, либо он увидел что-то, чего ещё не заметил Кон. Нужно смотреть, нужно слушать…, и бороться с волнами безразличия ко всему вокруг. Всего секунду назад он знал почему нужно смотреть и запоминать, теперь немог вспомнить, почему это необходимо. И совершенно всё равно. Будем смотреть. Непонятно правда зачем. Наверное, ему один из охранников приказал смотреть. А вот что любопытно: охранник ударил прикладом. А ведь такого быть не могло в принципе. У них автоматического оружия вообще не было и грузовик никогда прежде не останавливался посреди открытого поля. Охранник вовсе не охранник, он солдат.

– Туда. – Указал стволом автомата, солдат ждавший на улице. Собственно он тут был не один. Два десятка автоматчиков в два кольца окружали грузовик. Тюремные охранники тоже тут были. Стояли в сторонке, поколено в зелёной луговой траве, и курили. На пожизненных они не смотрели.

В указанном направлении, располагалась старая, поросшая бурьяном асфальтовая дорога. Вокруг неё стоят домики. Разбросаны на местности как попало, построены без всякой системы. Кое-где и вовсе палатки стоят. Между ними ходят люди разные – в белых халатах, в форме с оружием, с оружием и одетые в гражданское, двое солдат в подвижной броне замерли у входа в двухэтажное бетонное здание…, а среди всего этого подобия города, на пустом пространстве диаметром метров сто, висит Нечто, нижним краем, утопая в пышной луговой траве. Рваные края, светящиеся тонкой белой полоской и идущая слабой рябью мутная поверхность. Будто озерко в тихий погожий день, только поставленное вертикально и лишённое берегов, дна и воды. Только тоненька полоска поверхности этого озерка…

– Опыты на нас ставить будут. – Медленно, по слогам, растягивая гласные, проговорил лысый подтянутый мужчина, занявший место в строю рядом с Коном. Он его услышал, но не отреагировал: сейчас лысый упадёт корчась в судорогах, строй остановится и будет ждать пока лысый придёт в себя, потом двинутся дальше…

– Слышь босый, закройся нах. Всё там узнаешь. – Рыкнул солдат из кольца, в ответ на слова мужика. Кон, да и все прочие пожизненные одновременно запнулись об собственные ноги. Один вообще в траву упал. В их головах что-то переклинило. Происходящее выбивалось из программы, так не было никогда. Сейчас всё происходило неправильно. Разумы прочно ошпаренные процедурами не смогли справиться с происходящим и возник конфликт, где-то на уровне бессознательного. Только Сухой отреагировал иначе – он ощерился в злой улыбке.