Дьюма-Ки
Шрифт:
— Она вроде бы похудела, — заметил я.
— Потеряла двадцать фунтов с Нового года. Раз в день я подсовываю ей эти белковые высококалорийные коктейли, «Иншуэ», так они называются, но она не всегда их пьёт. А что с тобой? Ты так выглядишь только потому, что слишком много работаешь?
— Как выгляжу?
— Будто собака Баскервилей отхватила кусок твоей левой ягодицы. Если причина в том, что ты слишком много времени проводишь за мольбертом, может, тебе стоит сбавить темп и немного развеяться. — Он пожал плечами. — «Это наше мнение, мы будем рады услышать ваше», —
Я стоял на прежнем месте, чувствуя, как вода поднимается и опускается, думал о том, что мне сказать Уайрману. Как много я могу сказать Уайрману. Ответ долго искать не пришлось: всё или ничего.
— Пожалуй, мне лучше рассказать тебе о том, что произошло прошлой ночью. Но ты должен пообещать, что не вызовешь людей в белых халатах.
— Хорошо.
И я рассказал, как закончил портрет практически в темноте. Как увидел правую руку и кисть. Как потом увидел двух мёртвых девочек на лестнице и потерял сознание. К тому времени, когда рассказал всё, мы уже вышли из воды и направились к мосткам, где храпела Элизабет. Уайрман начал очищать её поднос, скидывая всё в пластиковый мешок, который достал из пакета, что висел на ручке шезлонга.
— Что-нибудь ещё? — полюбопытствовал он.
— Этого недостаточно?
— Просто спрашиваю.
— Больше ничего. Спал как младенец до шести утра. Потом загрузил тебя… твой портрет на заднее сиденье автомобиля и приехал сюда. Между прочим, когда ты наконец посмотришь его?
— Всему своё время. Загадай число между одним и десятью.
— Что?
— Доставь мне удовольствие, мучачо. Я загадал.
— Готово.
Какое-то время он молчал, глядя на Залив, потом спросил:
— Девять?
— Нет. Семь. Он кивнул.
— Семь, — побарабанил пальцами по груди, потом опустил руку на колено.
— Вчера я мог бы сказать тебе. Сегодня — нет. Моя телепатия, её зачатки, исчезли. Это более чем справедливая сделка. Уайрман теперь такой, каким был, и Уайрман говорит: muchas gracias.
— И каковы твои выводы? Если ты их сделал.
— Сделал. Выводы таковы: ты не безумец, если ты этого боишься. Похоже, на Дьюма-Ки люди увечные обретают что-то особенное, а когда расстаются с увечьем, это особенное у них изымается. Я вот излечился. Ты по-прежнему увечный, а потому особенный.
— Я не очень понимаю, к чему ты клонишь.
— Потому что ты пытаешься усложнить простое. Посмотри перед собой, мучачо. Что ты видишь?
— Залив. Ты называешь его caldo largo.
— И на что уходит у тебя большая часть времени, отданная рисованию?
— На Залив. Закаты над Заливом.
— И что есть рисование?
— Полагаю, рисование — это видение.
— Без «полагаю» мог бы и обойтись. И какое видение на Дьюма-Ки?
Чувствуя себя ребёнком, не уверенным в правильности ответа на заданный вопрос, я сказал:
— Особое видение?
— Да. Так что ты думаешь, Эдгар? Были мёртвые девочки прошлой ночью в твоём доме или нет?
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— Вероятно, были.
— И я так думаю. Думаю, ты видел призраков её сестёр.
— Я их испугался, — прошептал я.
— Эдгар… Сомневаюсь, что призраки могут причинить вред людям.
— Если речь идёт об обычных людях в обычных местах.
Он кивнул с неохотой.
— Ладно. И что ты собираешься делать?
— Чего я не собираюсь, так это уезжать. Я ещё не закончил здесь свои дела.
Думал я не о выставке… не о мыльном пузыре славы. На кону стояло большее. Я просто не знал, что именно. Пока не знал. Если б попытался облечь свои мысли в слова, получилась бы какая-нибудь глупость, вроде записки в печенье с сюрпризом. Что-то со словом «судьба».
— Хочешь переехать в «Паласио»? Пожить с нами?
— Нет. — Я опасался, что этим могу только всё усугубить. И потом, мне нравилось жить в «Розовой громаде». Я в неё влюбился. — Но, Уайрман, попробуешь что-нибудь выяснить о семье Истлейков вообще и об этих двух девочках в частности? Если ты теперь можешь читать, пороешься в Интернете… Он сжал мою руку.
— Пороюсь, будь уверен. Возможно, и ты сможешь внести свою лепту. Мэри Айр собирается взять у тебя интервью, так?
— Да. Через неделю после моей так называемой лекции.
— Спроси её об Истлейках. Может, сорвёшь банк. В своё время мисс Истлейк немало сделала для художников.
— Хорошо.
Он взялся за ручки инвалидного кресла, в котором спала Элизабет, развернул его к дому с оранжевой крышей.
— А теперь пойдём и посмотрим на мой портрет. Хочу увидеть, как я выглядел, когда ещё думал, что Джерри Гарсия [121] может спасти мир.
121
Гарсия Джерри (настоящее имя Джером Джон Гарсия, 1942–1995) — музыкант, гитарист, основоположник психоделического рока на Западном побережье США.
ii
Я припарковался во дворе рядом с серебристым «мерседес-бенцем» эпохи вьетнамской войны, принадлежащим Элизабет Истлейк. Вытащил портрет из моего куда более скромного «шевроле», поставил вертикально, придержал, чтобы Уайрман мог на него взглянуть. И пока он молча разглядывал свой портрет, мне в голову пришла странная мысль: я словно портной, стоящий у зеркала в примерочной ателье мужской одежды. И скоро заказчик или скажет мне, что сшитый мной костюм ему нравится, или, с сожалением покачав головой, откажется от него.
С юга, из джунглей Дьюмы, как я называл эту часть острова, вновь донеслось птичье предупреждение: «О-ох!»
Наконец я не выдержал:
— Скажи что-нибудь, Уайрман. Скажи что-нибудь.
— Не могу. Нет слов.
— У тебя? Быть не может.
Но когда он оторвал взгляд от портрета, я понял, что это правда. Уайрман выглядел как человек, которого только что огрели обухом по голове. Я, конечно, уже понимал, что мои картины воздействовали на людей, но реакция Уайрмана в то мартовское утро была уникальной.