Дьюма-Ки
Шрифт:
Внезапно я понял, что это за подарок, и во рту у меня пересохло. Тем не менее я зажал коробку под культёй, сдёрнул ленту, разорвал бумагу. Даже не поблагодарил Хуаниту, которая взяла её у меня. Под бумагой оказалась картонная коробка, которая выглядела, как детский гробик. Конечно же. Как ещё она могла выглядеть? На крышке я прочитал: «СДЕЛАНО В ДОМИНИКАНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ».
— Классно, док, — прокомментировал Уайрман.
— Боюсь, у меня просто не было времени для чего-нибудь получше, — ответил Кеймен.
Их голоса доносились до меня издалека. Хуанита сняла крышку. Вроде бы передала Джеку. А потом
Издалека до меня доносился голос Кеймена:
— Это Илзе позвонила и предложила привезти в подарок куклу, после того, как поговорила по телефону с сестрой.
«Разумеется, Илзе, — подумал я. Меня окружал гул разговоров в галерее, очень уж похожий на шуршание ракушек под „Розовой громадой“. Улыбка „Господи, как мило“ не сползала с моего лица, но, если бы кто-нибудь дотронулся до моей спины, я бы закричал. — Именно Илзе побывала на Дьюма-Ки. И кто, как не она, углубилась в джунгли, которые начинались за „Эль Паласио“?»
При всей проницательности доктора Кеймена, не думаю, что он почувствовал, что что-то идёт не так. Само собой, он провёл день в дороге и был не в лучшей форме. А вот Уайрман смотрел на меня, чуть склонив голову, и хмурился. Конечно, он ведь теперь знал меня лучше, чем доктор Кеймен в период нашего более тесного общения.
— Она не забыла, что у вас уже есть кукла, — продолжал доктор Кеймен. — Но подумала, что пара будет напоминать вам об обеих дочерях. И Мелинда её поддержала. А у меня были только Люси…
— Люси? — переспросил Уайрман, беря куклу. Её набитые тряпками ножки болтались. Пустые глаза смотрели прямо перед собой.
— Они похожи на Люсиль Болл, или вы со мной не согласны? Я даю их некоторым пациентам, и, разумеется, они придумывают им имена. Как вы назвали свою, Эдгар?
На мгновение мороз сковал мозг и я подумал: «Ронда Робин Ракель сядь на приятеля сядь на друга сядь на грёбаного СТАРИКА». Потом я подумал: «Оно было красным».
— Реба, — ответил я. — Как ту кантри-певицу.
— И она всё ещё у вас? — спросил Кеймен. — Илзе говорит, вы её сохранили.
— Да, — ответил я и вспомнил, как Уайрман рассказывал о лотерее «Пауэрбол»: ты закрываешь глаза и слышишь, как выпадают выигрышные номера. Я подумал, что как раз сейчас могу их услышать. В тот вечер, когда я закончил «Смотрящего на запад Уайрмана», в «Розовую громаду» пожаловали гости, две маленькие девочки, которые хотели укрыться от грозы — утонувшие сёстры-близняшки Элизабет, Тесси и Лаура Истлейк. Теперь в «Розовой громаде» вновь появятся близняшки, и почему?
Потому что нечто дало о себе знать, вот почему. Это нечто дотянулось до моей дочери и подсунуло ей такую идею. Ещё один шарик с выигрышным номером выкатился из лототрона.
— Эдгар? — спросил Уайрман. — Тебе нехорошо, мучачо?
— Всё в порядке. — Я растянул губы в улыбке. Мир вернулся, наплыл на меня, светлый и яркий. Я заставил себя взять куклу у Хуаниты, которая с недоумением разглядывала её. Пришлось зажать волю в кулак, но я справился. — Спасибо вам, доктор Кеймен. Ксандер.
Он пожал плечами, раскинул руки.
— Благодарите ваших девочек, особенно Илзе.
— Поблагодарю. Кто ещё хочет шампанского? Захотели все. Я вернул куклу в коробку, дав себе два зарока.
Во-первых, ни одна из моих дочерей никогда не узнает, сколь сильно напугала меня эта чёртова кукла. Во-вторых, эти две сёстры (живые сёстры) никогда не окажутся на Дьюма-Ки одновременно. Более того, я постараюсь, чтобы они вообще никогда больше там не появились. Второй зарок я выполнил.
Глава 12
ДРУГАЯ ФЛОРИДА
i
— Хорошо, Эдгар. Думаю, мы практически закончили. Наверное, Мэри что-то заметила в моём лице, потому что рассмеялась.
— Это было так ужасно!
— Нет, — ответил я, и действительно, если и возникали какие-то проблемы, так это с её вопросами, касающимися моей техники. Сошлись на том, что я сначала что-то видел, а потом быстро рисовал. Другой техники я не знал. Влияние? Что я мог на это ответить? Свет. В итоге всё сводилось к свету, как на картинах, на которые мне нравилось смотреть, так и на картинах, которые я рисовал. Меня завораживало то, как свет играл с внешностью людей… как старался выявить, что находится внутри, вырваться наружу. Но это звучало не по-научному; на мой взгляд, это звучало просто глупо.
— Ладно, и, наконец, последнее. Сколько ещё будет на выставке картин?
Мы сидели в пентхаусе Мэри в Дэвис-Айлендс, фешенебельном районе Тампы, который мне казался чуть ли не мировой столицей ар-деко. Огромная гостиная была практически пустой. Диван у одной стены, два складных стула — у противоположной. Больше ничего. Ни книг, ни телевизора. На обращённой к востоку стене (на неё падал утренний свет) висела большая картина Дэвида Хокни. [138] Мэри и я сидели по краям дивана. У неё на коленях лежал блокнот для стенографирования. Рядом, на подлокотнике, стояла пепельница. А между нами расположился большой серебристый магнитофон «Волленсек». Его изготовили лет пятьдесят тому назад, но бобины вращались бесшумно. Немецкое качество, беби.
138
Хокни Дэвид (p. 1937) — известный английский художник, график, фотограф.
Мэри обошлась без макияжа, только намазала губы бесцветным блеском. Волосы завязала в небрежный, распадающийся узел, который выглядел и элегантным, и неряшливым одновременно. Она курила английские сигареты «Овал» и пила, как мне показалось, чистый виски из высокого хрустального уотерфордского стакана (предложила виски и мне, и на её лице отразилось разочарование, когда я попросил бутылку воды). Мэри была одета в слаксы, которые, похоже, шили на заказ. Её лицо выглядело старым, изношенным, но сексуальным. Лучшие его дни пришлись на то время, когда «Бонни и Клайда» показывали в кинотеатрах, но от глаз по-прежнему перехватывало дыхание, даже с морщинами в уголках, прожилками на веках и безо всякой косметики, пытающейся как-то подчеркнуть их достоинства. Это были глаза Софи Лорен.