Дюрер
Шрифт:
И была еще встреча с Себастианом Брантом. Гнал ветер с моря тоскливые тучи, сеял дождем на крыши Антверпена. Может быть, поэтому преобладали в их беседе грустные нотки. Брант не упрекал его, но нетрудно было догадаться: давно ждал — ведь все-таки они старые друзья. А Дюрер, подхваченный каруселью приемов и встреч, медлил с приходом. Говорили в основном о прошлом, но когда заходил разговор о том, как вместе снаряжали в плавание «Корабль дураков», мрачнел Брант, глубже втискивался в кресло и лицо его приобретало виноватое выражение, будто стыдился он, что предал любимое дело — стихи и осмеяние глупости. Да, действительно предал. Стремился к другому — достичь более хлебных должностей и званий: синдик корпорации нотариусов, советник императора, пфальцграф и фактор Страсбурга в Антверпене. Но никогда не пережил он больше той радости и той полноты сил, когда вместе с Альбрехтом они творили, кроили и перекраивали его поэму. Словно оправдываясь, монотонно прочитал Брант строки из своего творения:
Здоровье — клад, но с давних пор Хворь начеку, как ловкий вор. И сила — драгоценный дар. Но где она, когда ты стар?!Однако не старость пожирала силы Себастиана. Скорее всего это делала хворь. Та самая болезнь, которая, как уже наслышался Дюрер, поражала жителей побережья. Изнурительная лихорадка доводила людей до грани помешательства, лишала их способности двигаться, думать, работать. Не нужно было быть врачом, чтобы увидеть, что Брант тяжело болен. В комнате вовсю пылал камин, по Себастиан зябко кутался в подбитый мехом плащ. Когда Дюрер начал рисовать, Брант сперва пытался занять его беседой. Но нить рассуждений ускользала от него. Он перескакивал с одного на другое. То говорил о вышедшей недавно книге шванков про Тиля Уленшпигеля, которую сравнивал со своим «Кораблем», и советовал Дюреру проиллюстрировать ее. То несколько раз пытался обрисовать собеседнику те тяжелые последствия, которые может вызвать дальнейшее распространение учения Лютера. Найдутся люди, которые неминуемо воспользуются им для разжигания смут и волнений. Но говоря обо всем этом, Брант неизменно возвращался к мысли поскорее выбраться из здешних гиблых мест на родину. Там, в Страсбурге, он воспрянет духом и телом. Скоро, очень скоро он уедет отсюда. Вещи уже собраны. Беда только в том, что его преемник задержался. Портрет он отказался принять в подарок: собственная физиономия — увы! — ему и без того хорошо знакома.
Вернулся Дюрер в гостиницу в невеселом настроении и к тому же промокший до нитки, ибо дождь так и не перестал, обложной, долгий и нудный. Предчувствие, что и Брант вскоре оставит этот грешный мир, не покидало его. Впрочем, так оно действительно и случилось. Себастиан скончался несколько месяцев спустя в своем родном Страсбурге.
От невеселых дум отвлекло немного письмо Пиркгеймера. Сообщал Вилибальд, что на время расстался с Нюрнбергом и переселился в деревню, где наслаждается природой, переводит Платона и пишет в манере Лукиана «Похвалу Подагре». Действительно, попал Брант в точку, сказавши, что с его легкой руки теперь не только глупость, но и каждая болячка сама себя хвалит. Как следовало из письма Пиркгеймера, вовремя покинул Дюрер Нюрнберг, ибо в нем снова вспыхнула чума.
Складывалось у Дюрера впечатление, что слишком уж предаются нидерландцы приемам и праздничным шествиям, пренебрегая более серьезными делами. Постоянно им о своих просьбах напоминать приходится. Коронация Карла состоится 23 октября, нюрнбергская делегация, которая должна доставить императорские регалии, уже в пути, а его дело так и не сдвинулось. Одним словом, медлить нельзя, полагаться на обещания нечего, необходимо срочно ехать в Мехельн, резиденцию Маргариты. Да не так просто уехать. Пришли из гильдии святого Луки, отговорили: кто же уезжает из Антверпена накануне праздника вознесения Марии? Такое красочное зрелище он вряд ли еще когда-либо увидит! До конца октября — срок долгий. Уговорили, дав клятвенное обещание, что после праздников они, то есть гильдия святого Луки, добьются для него восстановления императорского жалованья. В самом деле, несколько лишних дней особой роли не играют.
19 августа рано утром запели трубы, завыли флейты, загрохотали барабаны. Планкфельт ворвался в комнату Дюрера с таким видом, будто пожар случился: что же он до сих пор yе на улице? Сейчас от собора святой Девы Марии — как раз мимо дома — двинется шествие. Выскочили за двери — действительно едва-едва успели. Музыка все ближе. А вот показались и представители всех сословий и ремесел. Несли знаки своих гильдий в окружении горящих свечей ювелиры, каменщики, корабельные мастера, рыбаки, мясники, плотники, ткачи, пекари, сапожники, купцы. Огромные серебряные трубы ревели как трубы архангелов в день Страшного суда. Потом пошли барабанщики, открывая парад арбалетчиков, их сменила толпа женщин в белых покрывалах до пят. Планкфельт пояснил: это жены погибших моряков и солдат, которые за время вдовства не запятнали своей чести, потому им такой почет. Замыкала процессию рота самых отважных антверпенцев, своими подвигами прославивших имя родного города. Когда герои скрылись за углом и стихла музыка, молча и торжественно заполнили улицу служители собора святой Девы Марии, Несли святые реликвии. На плечах двадцати человек плыла по городу икона, изображавшая богоматерь с младенцем Иисусом. И вновь зазвучали трубы и ударили барабаны: покатились разукрашенные фуры, а на каждой из них разыгрывали местные лицедеи сцены из Библии.
Целый день шло ликование. Как водится, осыпали друг друга подарками. Дюрер едва успевал принимать подношения и вручать ответные дары. Еще два-три таких праздника, и у него гравюр не останется. Внимание коллег, слов нет, приятно, но ведь не ради него Дюрер приехал в Антверпен. Начал он понемногу брюзжать. Обедая очередной раз с художниками, говорил Дюрер не о живописи, а о всякой ерунде, связанной с императорским жалованьем. Самому было противно. Случившийся однажды на обеде Томмазо Бомбелли слушал его, слушал, а в конце вызвался отвезти мастера в Мехельн и добиться для него аудиенции у Маргариты. Пусть через неделю будет он готов к поездке.
Точно в назначенный срок, 27 августа, подкатил Томмазо к гостинице в удобной повозке, и отправились они искать правды. Ну и дорожка — сплошные ухабы! После каждого кости с трудом возвращаются на прежние места. Портрет Максимилиана, предназначенный в подарок наместнице, всю дорогу пришлось держать на руках, чтобы не привезти вместо него мусор, годный для свалки. Но худшее ожидало их в самом Мехельне — придворные сообщили, что уехала Маргарита в Брюссель. Пришлось трястись дальше.
В Брюсселе неожиданно натолкнулись на шумно-веселую троицу: нюрнбергских послов, прибывших на коронацию, — Ганса Эбнера, Леонгарда Гроланда и Николаса Галлера. Видно было, что эти трое времени зря не теряют. За ужином, куда затащили Дюрера, узнал он, что Нюрнберг чуму пережил легко, в этом году она не особенно свирепствовала, что Вилибальда в городе все еще нет и говорят о нем разное: то ли он в деревне сидит, то ли отправился в Рим вымаливать прощение у папы. Оказывается, он и с церковью успел рассориться. Ну и характер — не может мирно жить! Однако существа проступка Вилибальда Дюрер выяснить не смог. Ничего не знали послы толком. А тут появился нежданно еще нюрнбержец Якоб Банизис, друг Пиркгеймера. Да не один — притащил с собою Эразма Штернбергера. Сели к столу без приглашения, бесцеремонно вмешались в беседу. Сразу же испортили Дюреру настроение на весь вечер: оказывается, час назад уехала Маргарита обратно в Мехельн.
Еще раз убедился Дюрер, что нельзя о способностях судить по внешнему виду. Штернбергер оказался посильнее всех прочих. Уже на следующий день Дюрер и нюрнбергские послы осматривали дворец Маргариты. Больше всего поразили их многочисленные фонтаны — таких в Нюрнберге не увидишь. Едва не заблудились в лабиринте — было здесь и такое развлечение. И весело и жутко, особенно если знаешь миф о Тезее. Но Штернбергер их из ловушки вызволил и привел к клеткам со зверями, которых Дюрер не то что в натуре, но и на рисунках не видел. Их привезли из земель, открытых Колумбом. Из дворца бросился в ратушу — смотреть «Золотую комнату». Вот это и впрямь сказочная роскошь! Но его уже за рукав дергают — дальше, к картинам Рогира ван дер Вейдена! Поглядеть бы неторопливо, но нет, пронеслись галопом, так как нюрнбергские послы спешили к более диковинному, ради чего, собственно говоря, и пришли сюда — скелету диковинной рыбищи, которая при жизни весила не менее тридцати квинталов [3] .
3
Квинтал — Старинная мора веса (приблизительно 50 кг).
Хуже нет, когда одних интересуют звезды, а других их отражения в луже. Какое дело послам до картин, им подавай что-нибудь особенное, чтобы дух захватывало. Поэтому и попали во дворец Генриха VIII Нассауского. По пути узнали, что Генрих своими разгулами даже господа бога вывел из себя, и он уже подавал нечестивому графу знак своей немилости. Во время грозы молния ударила рядом с ним в камень. Камень граф приказал вырыть и перевезти к себе во дворец, но и после этого своего нрава не смирил. Говорит, что теперь с ним ничего не случится, если уж сам господь бог промахнулся. Этот камень им и показали прежде всего. Был он черный, как сажа, опален и с одного боку расплавлен. Провели их затем в зал, где устраивал Генрих оргии, и в спальню, где стояла кровать на пятьдесят персон. Все это было занятно, но Дюреру малоинтересно.
А на следующий день увидел Дюрер знаменитый «клад Монтесумы». Спустились в подвал в сопровождении стражи. Впереди сам начальник караула, позади несколько солдат, вида устрашающего и мрачного. Разом вспыхнули факелы, и глаза сами собою закрылись от небывалого блеска. Прямо перед ними — золотое солнце, рядом с ним серебряная луна, оба светила диаметром чуть не по доброму клафтеру [4] . Ставили перед Дюрером одну за другой странные золотые фигурки, посуду и еще какие-то предметы, назначение которых было неясно. Чудовищные языческие боги пялили глаза и злобно скалили зубы. С боязнью брал их в руки мастер — вдруг над ними тяготеет проклятие! Отменная работа, уж об этом Дюрер мог судить лучше кого бы то ни было. Фигурки казались странными, необычными. Но может быть, там иные понятия красоты? В углу подвала показали им груду обломков: разрубленные мечами и расплющенные молотом золотые языческие боги и всякая утварь. Объяснили: драгоценный металл освятят, переплавят и перечеканят в монеты. Много потребуется денег императору Карлу V, чтобы держать в узде свою раскинувшуюся на полмира державу.
4
Клафтер — старонемецкая сажень (приблизительно 180 см).