Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях
Шрифт:
Я возвращаюсь, завожу мотоцикл и еду обратно, чтобы найти фонарик при свете фары. Методично перерываю все вещи в его поисках. Проходит достаточно времени прежде, чем я соображаю, что мне фонарик вовсе не нужен, мне нужен мачете, который давно лежит у меня под носом. Пока я ходил за мачете, Джон развел огонь. Я все равно раскалываю несколько больших бревен.
Появляется Крис. Фонарик — у него!
— Когда мы будем есть? — хнычет он.
— Как только, так сразу, — отвечаю я. — Оставь фонарик здесь.
Он опять исчезает, прихватывая фонарик с собой.
Ветер задувает пламя — оно не достает до жарящихся стейков. Из больших камней, валяющихся у дороги, мы пытаемся соорудить защитную стенку, но слишком темно. Подводим оба мотоцикла и освещаем стройку перекрестным светом фар. Странное освещение. Ветер поднимает из костра пепел, который внезапно вспыхивает белым в лучах, а потом исчезает вовсе.
БАХ! У нас за спинами раздается громкий взрыв. Потом слышу, как хихикает Крис.
Сильвия расстроилась.
— Я нашел хлопушки, — говорит Крис.
Я успеваю сдержаться и говорю ему:
— Пора есть.
— Мне нужны спички, — отвечает он.
— Сядь и поешь.
— Сначала дай мне спички.
— Сядь и поешь.
Он садится, и я пытаюсь разрезать стейк своим армейским столовым ножом, но мясо слишком жёсткое, и я взамен достаю охотничий. На меня падает свет фары, поэтому когда я кладу нож на место, он попадает в тень, и я не вижу, куда положил его.
Крис говорит, что свой он разрезать тоже не может, и я передаю ему нож. Наклонившись за ним, он вываливает всё из своей тарелки на брезент.
Никто не произносит ни слова.
Я не сержусь на то, что он все опрокинул, я сержусь, что весь остаток поездки брезент будет в жирных пятнах.
— Еще есть? — спрашивает он.
— Ешь это, — отвечаю я. — Это же брезент, а не земля.
— Все равно грязь, — говорит он.
— Значит, больше ничего нет.
Накатывает депрессия. Я хочу пойти и просто лечь спать. Но он сердится, и я жду, когда начнется его обычная маленькая истерика. Дождался.
— Это невкусно, — говорит он.
— Да, Крис, жестко.
— Я ничего не хочу. Мне вообще этот лагерь не нравится.
— Это же была твоя мысль, — напоминает ему Сильвия. — Лагерь разбивать предлагал ты.
Лучше б она этого не говорила, но откуда ж ей знать? Заглатываешь его приманку, а он подбрасывает еще одну, потом еще и еще, пока, наконец, его не стукнешь, а именно на это он и напрашивался.
— Мне наплевать, — говорит он.
— Не смей так говорить, — отвечает она.
— Буду.
Близится взрыв. Сильвия и Джон смотрят на меня, но я сижу с каменным лицом. Мне очень жаль, что все идет именно так, но сейчас я не смогу ничего сделать. Любые споры только усугубят это дело.
— Я не хочу есть, — говорит Крис.
Никто не отвечает.
— У меня болит живот, — говорит он.
Взрыва не будет: Крис поворачивается и уходит в темноту.
Мы заканчиваем ужинать. Я помогаю Сильвии вымыть посуду, а потом мы недолго сидим вокруг костра. Фары выключаем, чтобы не сажать аккумуляторы — и из-за того, что их свет уродлив сам по себе. Ветер подутих, и костер слабо освещает все вокруг. Через некоторое время глаза привыкают. Еда и злость несколько сняли усталость. Крис не возвращается.
— Ты думаешь, это он просто тебя наказывает? — спрашивает Сильвия.
— Да, — отвечаю я, — хотя дело не в этом.
Немного подумав, добавляю:
— Это термин из детской психологии, а такой контекст мне не нравится. Давай лучше просто скажем, что он — отпетый мерзавец.
Джон посмеивается.
— Все равно, — говорю я, — хороший был ужин. Вы уж меня за него извините.
— Да все в порядке, — отвечает Джон. — Только жалко, что он ничего не поест.
— Ему хуже не станет.
— Ты не боишься, что он заблудится?
— Нет, он тогда начнет орать.
Теперь, когда он ушел, и нам нечего делать, пространство вокруг нас начинает на меня действовать. Нигде ни звука. Одинокая прерия.
Сильвия говорит:
— Как ты думаешь, у него на самом деле болит живот?
— Да, — как-то уперто отвечаю я. Мне жаль, что эта тема продолжается, но они заслуживают лучшего объяснения, чем то, которое я им предложил. Вероятно, чувствуют, что за этим кроется больше, чем они услышали.
— Уверен, что болит, — наконец, произношу я. — Его уже раз десять проверяли. Однажды было так плохо, мы думали, что аппендицит… Помню, мы были в отпуске на севере. Я только закончил составлять техническое предложение на пятимиллионный контракт — оно едва меня не прикончило. Это совсем другой мир. Ни времени, ни терпения — и шесть сотен страниц информации, которые надо выжать из себя за неделю. Я уже был почти готов убить трех совершенно разных людей, — и вот мы подумали, что лучше на некоторое время податься в леса.
Я уже не помню, где именно мы тогда были. Голова кругом шла от технических данных, а Крис просто криком кричал. До него дотронуться нельзя было, пока я, наконец, не понял, что надо быстро его хватать и везти в больницу; где она находилась, я так и не помню, но там у него ничего не нашли.
— Ничего?
— Ничего. Но потом это повторялось снова.
— И врачи так ничего и не определили? — спрашивает Сильвия.
— Этой весной они поставили диагноз — начинающиеся симптомы душевной болезни.