Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях
Шрифт:
Наверное, это можно назвать личностью. Каждая машина обладает собственной, уникальной личностью, которую, видимо, можно определить как общую интуитивную сумму всего, что знаешь о ней и испытываешь к ней. Личность эта постоянно изменяется: обычно — к худшему, но иногда, на удивление, — и к лучшему. Именно эта личность — подлинный объект ухода за мотоциклом. Новые машины начинают жизнь привлекательными незнакомцами, и в зависимости от того, как к ним относятся, либо быстро деградируют до скверно работающих ворчунов или даже калек, либо превращаются в здоровых, добродушных друзей-долгожителей. Мой, например, несмотря
Вот он! Эллендейл!
Водокачка, дома, разбросанные по рощицам в свете утреннего солнца. Я только что сдался ознобу, почти не прекращавшемуся всю дорогу. На часах семь пятнадцать.
Через несколько минут мы останавливаемся у каких-то старых кирпичных домов. Я оборачиваюсь к Джону и Сильвии, подъехавшим сзади:
— Ну и холодина!
Они смотрят на меня рыбьими глазами.
— Бодрит, говорю, а?
Никакого ответа.
Я жду, пока они не спешатся полностью, а потом вижу, как Джон пытается развязать весь их багаж. Узел не поддается. Он бросает, и мы вместе направляемся к ресторану.
Я пытаюсь снова. Иду перед ними спиной вперед, еще не отойдя от езды, заламывая руки и смеясь:
— Сильвия! Поговори со мною!
Ни улыбки.
Наверное, они действительно замерзли.
Они заказывают завтрак, не поднимал глаз от стола.
Завтрак заканчивается, и я в конце концов произношу:
— Что дальше?
Джон отвечает нарочито медленно:
— Мы не покинем это место, пока не потеплеет.
Он говорит тоном «шерифа на закате»; по всей видимости, это придает его решению окончательность.
Поэтому Джон, Сильвия и Крис сидят в вестибюле отеля, примыкающего к ресторану, и греются, а я выхожу погулять.
Мне кажется, они разозлились на меня за то, что я поднял их в такую рань, чтобы ехать по такому… Когда держишься с кем-то вместе так тесно, то, наверное, маленькие различия в темпераменте просто не могут не выступить на поверхность. Теперь, когда я задумался об этом, припоминаю, что прежде никогда не ездил с ними раньше часу или двух дня, хотя для меня самое лучшее время на мотоцикле — рассвет и раннее утро.
Городок чист, свеж и совсем не похож на тот, в котором мы сегодня проснулись. Некоторые уже вышли на улицы, открывают магазины и говорят «доброе утро», перебрасываются фразами и отмечают, как сегодня холодно. Два термометра на теневой стороне улицы показывают 42 и 46 градусов. Тот, что на солнце, показывает 65.
Через несколько кварталов главная улица двумя утоптанными грунтовыми колеями съезжает в поле мимо сарая из гофрированного железа, полного сельхозтехники и ремонтного инструмента, и там, в поле, заканчивается. Человек, стоящий на поле, смотрит на меня с подозрением: что это я там делал, когда заглядывал в сарай? Я возвращаюсь по главной улице, нахожу зябкую скамейку, сажусь и начинаю разглядывать мотоцикл. Делать нечего.
Правильно, было холодно, но не настолько же. Как вообще Джон с Сильвией собираются пережить зиму в Миннесоте? Какая-то вопиющая непоследовательность, слишком очевидная, чтобы на ней останавливаться. Если они не переносят физического дискомфорта и не переносят техники, то у них остается очень мало почвы для компромиссов. Они одновременно зависят от техники и проклинают ее. Я уверен, что они об этом знают, и это только усугубляет их нелюбовь ко всей ситуации
Хотя — тупик. Если кто-то неблагодарен, и ему говоришь, что он неблагодарен, — ладно, обозвал. Только ничего не решилось.
Через полчаса термометр у дверей отеля показывает 53 градуса. Я нахожу остальных в пустом зале ресторана — они чем-то обеспокоены. Хотя, если судить по выражениям на лицах, настроение у них — отменное, и Джон оптимистически говорит:
— Я надену все, что у меня есть, и тогда будет полный порядок.
Он выходит к мотоциклам, а когда возвращается, говорит:
— Конечно, мне очень не хочется все распаковывать, но и ездить, как в последний раз, я больше не хочу.
Он сообщает, что в мужском туалете мороз, и, поскольку в ресторане больше никого нет, заходит у нас за спинами за стол, а я сижу, беседуя с Сильвией, и когда оборачиваюсь, там стоит Джон, в полный рост выряженный в пару бледно-голубого теплого белья. Он настолько глупо выглядит, что ухмыляется от уха до уха. Я секунду смотрю на его очки, оставшиеся на столе, потом говорю Сильвии:
— Знаешь, минуту назад мы тут сидели и трепались с Кларком Кентом[4]… видишь, вот его очки… а теперь вдруг… Лоис, как ты думаешь — …?
Джон взвывает:
— СУПНЫЙ МЭН!
Он скользит по натертому полу, словно конькобежец, делает сальто и скользит обратно. Поднимает одну руку над головой и пригибается, будто готовясь рвануться в небо.
— Я готов, я иду!
Потом печально качает головой:
— Оох, как не хочется портить этот славный потолок, но мое рентген-зрение подсказывает, что кто-то попал в беду.
Крис хихикает.
— Мы все попадем в беду, если ты что-нибудь не наденешь, — говорит Сильвия.
Джон смеется:
— Эксгибиционист, а? «Элленсдейлский разоблачитель!»
Он немного прогуливается в таком виде, потом начинает натягивать на себя одежду со словами:
— О нет, о нет! Они этого не сделают. У Супного Мэна и полиции — взаимопонимание. Они знают, кто на стороне закона, порядка, справедливости, порядочности и честной игры для каждого.
Когда мы снова выезжаем на шоссе, еще прохладно, но уже не так. Мы проезжаем несколько городков, и постепенно, почти неощутимо солнце разогревает нас, и чувства мои теплеют вместе с ним. Усталость выветривается полностью, ветер и солнце ощущаются во всей их прекрасной реальности. Вот оно, вот оно — от простого повышения температуры и дорога, и зеленые степные фермы, и бьющий в лицо ветер соединяются в одно целое. И вскоре ничего больше уже не остается, кроме прекрасного тепла, ветра, скорости и солнца на пустынной дороге. Последний утренний озноб тает от теплого воздуха. Ветер, и снова солнце, и снова гладкая дорога.