Дзен и искусство ухода за мотоциклом: исследование о ценностях
Шрифт:
Когда мы возвращаемся из ресторана, в садике у конторы мотеля, наслаждаясь вечерним ветерком, сидит пожилая пара. Мужчина подтверждает, что все домики построил он сам: он так доволен, что это заметили, что его жена, которая за ним наблюдает, приглашает всех нас присесть.
Мы беседуем без спешки. Это — самый старый въезд в парк. Им пользовались еще до того, как появились автомобили. Они говорят о переменах, происшедших за годы, прибавляя еще одно измерение к тому, что мы видим вокруг, и все выстраивается в нечто прекрасное: этот городок, эта пара и годы, что прошли здесь. Сильвия кладет свою руку на руку Джона. Я чувствую звуки реки, бегущей внизу, и аромат ночного ветра. Женщина, которая знает все запахи, говорит, что так пахнет жимолость, и мы ненадолго замолкаем. Меня охватывает приятная
13
Джон и Сильвия едят на завтрак свои горячие булочки и пьют кофе, по-прежнему охваченные настроением вчерашнего вечера, мне же ничего не лезет в горло.
Сегодня мы должны приехать в школу — в то место, где произошло громадное количество событий, — и я уже весь внутренне напрягся.
Помню, как однажды читал об археологических раскопках на Ближнем Востоке: о чувствах археолога, когда он открывал забытые гробницы — впервые за тысячелетия. Теперь я сам чувствую себя каким-то археологом.
Заросли шалфея в каньоне, ведущем теперь к Ливингстону, — те же самые, что можно увидеть отсюда и до Мексики.
Сегодня утром солнце — такое же, как и вчера, только теплее и мягче, потому что мы опять опустились ниже.
Ничего необычного.
Есть только такое археологическое чувство, что спокойствие окружающего что-то за собой скрывает. Призрачное место.
На самом деле, я не хочу туда ехать. Лучше бы поскорее развернуться и поехать обратно.
Просто напряжение, наверное.
Оно накладывается на отрывок воспоминаний: много раз по утрам напряжение было таким сильным, что его тошнило от всего еще до того, как он приходил на свой первый урок. Противно было появляться перед аудиторией и говорить. Абсолютное насилие над всем его одиноким, замкнутым образом жизни. На самом деле, он переживал интенсивный страх сцены — только на нем напряжение никогда не сказывалось как страх сцены, скорее — как ужасающая интенсивность во всем, что он делал. Студенты говорили его жене, что это походило на заряд электричества в воздухе. С момента, когда он входил в класс, все глаза обращались к нему и следовали за ним, пока он шел к середине комнаты. Все разговоры стихали до еле слышного шепота — даже если, как это часто бывало, до начала занятия оставалось несколько минут. Весь урок взгляды от него не отрывались.
О нем стали много говорить, он превратился в противоречивую фигуру. Большинство студентов избегало его семинары как черной смерти. Они слышали слишком много разных историй.
Школу можно было условно назвать «обучающим колледжем». В обучающем колледже только и делаешь, что учишь, учишь и учишь — и нет времени на исследования, нет времени на размышления, нет времени на участие во внешних делах. Сплошной твердеж, пока ум не притупляется, творческие способности не пропадают, а сам не становишься автоматом, повторяющим одни и те же глупости снова и снова бесконечным волнам невинных студентов, которые не могут понять, почему ты такой тупой, теряют уважение к тебе и разносят это свое неуважение по всей школьной общине. Причина твердежа — в том, что это очень умный способ управлять колледжем, не напрягаясь, но сообщая ему ложную видимость подлинного образования.
И все же, несмотря на это, он называл школу именем, которое не имело особого смысла и, фактически, звучало несколько нелепо в свете ее действительной природы. Но для него это имя имело большое значение, он постоянно употреблял его и чувствовал — до того, как уехал, — что втемяшил его в некоторые головы достаточно крепко. Он называл школу «Церковью Разума», и недоумение, с которым люди относились к нему, могло бы исчезнуть, наверное, если бы они поняли, что он имел в виду.
Штат Монтана в то время претерпевал всплеск ультраправой политики, подобный тому, что произошел в Далласе, штат Техас, как раз перед покушением на Президента Кеннеди. Профессору Университета Монтаны в Миссуле, известному всей нации, запретили выступать в студенческом городке на основании того, что он «возбудит беспокойства». Преподавателям говорили, что все их публичные выступления теперь должны проверяться внешними отделами
Академические стандарты были уничтожены. До этого законодательство запретило школам отказывать в праве на поступление какому бы то ни было учащемуся старше 21 года вне зависимости от того, имелся у него аттестат о среднем образовании или нет. Теперь же приняли закон, по которому все колледжи штрафовались на восемь тысяч долларов за каждого студента, провалившегося на экзаменах, — в буквальном смысле приказ пропускать всех подряд.
Вновь избранный губернатор пытался уволить президента колледжа и по личным, и по политическим мотивам. Президент колледжа был не просто личным врагом — он был демократом; губернатор же был не просто республиканцем. Руководитель его избирательной кампании к тому же координировал работу Общества Джона Бёрча[9] в штате. Тот самый губернатор, составивший список пятидесяти подрывных элементов, о котором мы слышали несколько дней назад.
Теперь — как часть вендетты — фонды, выделяемые колледжу, урезали. Президент колледжа отвел необычно большую долю урезанного отделению английской словесности, где работал тезисов, была очень длинной и тщательной.
Она начинается со ссылки на статью в газете, где говорилось о здании деревенской церкви с неоновой рекламой пива, висящей прямо над центральным входом. Здание продали и устроили в нем бар. Можно догадаться, что в классе на этом месте раздались смешки. Колледж был хорошо известен своими пьянками, и образы смутно совпадали. В статье говорилось, что люди пожаловались церковным властям. Церковь была католической, и священник, которому поручили ответить на критику, говорил по этому поводу вообще весьма раздраженно. Для него этот случай открыл неописуемое невежество в том, чем в действительности является церковь. Они что, думают, что всю церковь составляют кирпичи, доски и стекло? Или форма крыши? Здесь благочестием выставлял себя пример того самого материализма, против которого выступала церковь. Само здание, о котором шла речь, не было святой землей. Над ним совершили ритуал лишения святости. С ней было покончено. Реклама пива висела над баром, а не над церковью, и те, кто не может отличить одно от другого, просто проявляют то, что характеризует их самих.
Федр говорил, что такое же смешение существует и по поводу Университета, и поэтому потерю аккредитования трудно понять. Настоящий Университет — не материальный предмет. Не группа зданий, которые можно защищать полицией. Он объяснял, что когда колледж теряет свое аккредитование, никто не приходит и его не закрывает. Нет никаких взысканий по закону, никаких штрафов, никаких тюремных заключений. Занятия не прекращаются. Все идет точно так же, как и до этого. Студенты получают то же самое образование, какое получали бы в школе, если бы она аккредитования не утратила. Состоится, говорил Федр, просто официальное признание состояния, уже существовавшего. Похоже на отлучение от церкви. Произойдет только то, что настоящий Университет, которому никакое законодательство не может ничего диктовать, и который нельзя определить никаким расположением кирпичей, досок или стекла, просто объявит, что это место — больше не «святая земля». Настоящий Университет просто исчезнет, и останутся только кирпичи, книги и материальные проявления.
Должно быть, всем студентам это показалось странной концепцией, и я могу себе представить, как долго он ждет, пока она до них дойдет, а потом, вероятно, ждет вопроса: а что вы считаете настоящим Университетом?
В качестве ответа на этот вопрос его заметки утверждают следующее:
Настоящий Университет, говорил он, не имеет никакого определенного месторасположения. Он не владеет никакой собственностью, не выплачивает жалований и не принимает материальных взносов. Настоящий Университет — состояние ума. Великое наследие рациональной мысли, донесенное до нас через века и не существующее ни в каком определенном месте. Состояние ума, которое возобновляется в веках сообществом людей, традиционно несущих титулы преподавателей, но даже эти титулы не являются принадлежностью настоящего Университета. Настоящий Университет — нечто, не меньшее, чем непрерывное сообщество самого разума.