Дж. Д. Сэлинджер
Шрифт:
– Она меня во Флигеле ждет. – И он вышел из комнаты с несессером и полотенцем под мышкой. Ни рубашки, ни шиша. Он всегда с голым пузом ходит – считает, что у него офигительное сложение. Это вообще правда. Куда деваться.
Мне особо делать было нечего, поэтому я тоже пошел в тубзо, и мы там потрындели, пока Стрэдлейтер брился. В тубзе мы были одни, потому что все еще не вернулись со стадиона. Там жара стояла, как я не знаю что, все окна запотели. В тубзе с десяток раковин, все вдоль стены. Стрэдлейтер занял ту, что посередке. Я сел на ту, что рядом, и давай крутить холодный кран туда-сюда – есть у меня такая дерганая привычка. Стрэдлейтер же, пока брился, свистел «Песню об Индии» [8] .
8
«Песней об Индии» в США обычно называют арию индийского гостя из оперы русского композитора Н. А. Римского-Корсакова (1844–1908) «Садко» (либретто Римского-Корсакова и В. Бельского, 1898).
9
«Бойня на Десятой авеню» – балет американского композитора Ричарда Роджерза (1902–1979), поставленный Джорджем Баланчиным для музыкальной комедии «На цыпочках» (1936).
Помните, я говорил, что Экли по всем привычкам своим халда? Стрэдлейтер, в общем, тоже, только по-другому. Он больше тайная халда такая. Выглядит– то он всегда путёво, этот Стрэдлейтер, но, к примеру, поглядеть на лезвие, которым он бреется. Всегда ржавое, как я не знаю что, волосы налипли, пена и прочая херня. Он его никогда ни мыл, ничего. Вот выглядел он всегда уматно, когда заканчивал себе перышки чистить, но все равно он тайная халда – знали б вы его так же, как я. А перышки он себе чистил, чтоб выглядеть уматно, потому что сох по себе до безумия. Считал себя самым большим симпатягой во всем Западном полушарии. Нет, он ничего так симпатяга – тут уж никуда не денешься. Но он скорее такой симпатяга, про которого штрики ваши, если увидят его фотку в выпускном альбоме, сразу спрашивают: «А это что за мальчик?» То есть главным образом альбомный такой симпатяга. Я в Пенси много парней знал, которые, по-моему, гораздо симпатичней Стрэдлейтера, но в выпускном альбоме ни фига они не симпотные. Там у них здоровенные шнобели или уши торчком. Со мной так часто бывало.
Ладно, в общем, я сидел на раковине рядом с той, у которой брился Стрэдлейтер, и, с понтом, воду включал и выключал. Красный охотничий кепарь я не снял – козырьком назад и всяко-разно. Зашибись у меня шапчонка.
– Эй, – говорит Стрэдлейтер. – Хочешь мне большой добряк сделать?
– Чего? – отвечаю. Не очень пылко. Он вечно просит сделать ему какой-нибудь большой добряк. Возьмите любого симпатягу, да любого, кто себя таким фертом считает, – и они вечно просят сделать им большой добряк. Только потому, что сами по себе так сохнут, они думают, что и ты по ним сохнешь, и сдохнуть как хочешь им сделать добряк. Вроде как умора даже в каком-то смысле.
– Ты вечером идешь куда-нибудь? – говорит.
– Можно. А можно и нет. Фиг знает. А чего?
– Мне к понедельнику надо сто страниц по истории прочитать, – говорит он. – Как насчет накатать за меня сочинение по английскому? А если я эту хрень к понедельнику не сделаю, я в говне по шею, потому и спрашиваю. Как насчет?
Вот так насмешка судьбы. Куда деваться.
– Меня, значит, отсюда вышибают нафиг, а ты меня просишь, нафиг, сочинение написать, – говорю я.
– Ага, я знаю. Только такая фигня – я в говне по шею, если не сдам. Будь корешем. Будь корефаном. Лады?
Сразу я ему не ответил. Время потянуть – это полезно для всяких гадов вроде Стрэдлейтера.
– Про чего? – спрашиваю.
– Чего угодно. Чего угодно наглядное описать надо. Комнату. Или дом. Или где жил, или еще чего-нибудь – ну, в общем. Только чтоб наглядное было, как хрен знает что. – Говоря это, он нехило зевал. А мне будто за шкуру сало заливают от такого. Ну, то есть просят тебя, нафиг, им добряк сделать, а сами зевают. – Только не сильно гладко пиши, вот и все, – говорит. – Этот падла Харцелл считает же тебя шишкой по английскому и знает, что мы в одной комнате живем. В смысле, не все запятые там втыкай на место – ну ты понял.
От такого мне тоже будто салом за шкуру. Я к тому, что ты уматно сочинения пишешь, а тебе про запятые втирают. Стрэдлейтер всегда так делает. Чтоб думали, будто он сочинения пишет паршиво только потому, что запятые не туда сует. В этом смысле он слегонца похож на Экли. Я однажды сидел рядом с Экли на баскетболе. У нас зашибись парень в команде был, Хауи Койл, закладывал в корзину с середины площадки, ни щита даже не касался, ничего. И Экли всю, нафиг, игру талдычил, что у Койла – идеальное для баскетбола телосложение. Господи, как же я эту бодягу ненавижу.
Немного погодя меня достало сидеть на раковине, поэтому я на пару шагов отвалил и стал чечетку бить – просто от нефиг делать. Развлекался, и все. Вообще-то я ни чечетку танцевать не умею, ничего, но в тубзе пол каменный, на нем чечетку неслабо бить. Я давай себе изображать этих, из кино. Из мюзиклов. Кино я ненавижу пуще яда, а вот изображать мне зашибись. А этот Стрэдлейтер на меня в зеркало смотрел, пока брился. Мне же только публику подавай. Такой вот я показушник.
– Я сын губернатора, нафиг, – говорю. Во я старался. По всему тубзу чечетку бил. – Он не хочет, чтоб я стал чечеточником. Он хочет, чтоб я в Оксфорд поступил. Но чечетка у меня, нафиг, в крови. – Этот Стрэдлейтер ну давай ржать. С чувством юмора у него порядок вообще-то. – Сегодня у «Причуд Зигфелда» [10] премьера. – У меня уже дыхалка сбилась. Вообще ни шиша не осталось. – Солист уже не может. Нажрался, как последняя сволочь. Так кого же возьмут на его место? Меня, вот кого. Малютку, нафиг, губернаторова сынка.
10
«Причуды Зигфелда» – музыкальное шоу-ревю американского импресарио Флоренца Зигфелда-младшего (1867–1932).
– Ты где это нарыл? – спрашивает Стрэдлейтер. Это он про мой кепарь. До того и не видел его вообще.
У меня все равно дыхалка сдохла, поэтому я перестал валять дурака. Снял кепарь и оглядел его раз, наверно, в девяностый.
– Утром в Нью-Йорке. За один зеленый. Нравится?
Стрэдлейтер кивнул.
– Четкая, – говорит. Но это он мне польстил, потому что сразу же и говорит: – Слышь. Так ты напишешь мне сочинение? Мне надо знать.
– Если будет время, напишу. Если не будет, не напишу, – говорю. Потом я подошел и снова сел на раковину рядом. – А с кем свиданка? – спрашиваю. – С Фицджералд?
– Ох, нет! Я ж тебе говорил, у меня с этой свиньей все.
– Да ну? Так отдай ее мне, старина. Без балды. Она моего типа.
– Бери… Она для тебя слишком старая.
Тут вдруг – ни с того ни с сего, по-честному, ну только разве что на меня опять стих напал повалять дурака, – мне захотелось спрыгнуть с раковины и замесить этого Стрэдлейтера полунельсоном. Это борцовский захват такой, вдруг вы не знаете, хватаешь человека за шею и душишь до смерти, если охота. Так я и сделал. Я на него кинулся, как пантера.