Дж. Д. Сэлинджер
Шрифт:
Ему наплевать, сложил ты уже что-то или нет, и лежит ли оно у тебя в шкафу на самом верху. Но я ему ножницы достал. Чуть не сдох к тому же, доставая. Только открыл дверцу шкафа, как мне на голову свалилась Стрэдлейтерова теннисная ракетка – вместе с деревянным зажимом и всяко-разно. Тюкнула громко, и больно было, как я не знаю что. Этот Экли чуть не сдох. Заржал этим своим пронзительным фальцетом. И ржал всю дорогу, пока я стаскивал вниз чемодан и доставал ему ножницы. Такая вот фигня – парня по башке камень шарашит или как-то – Экли веселила до уссачки.
– У тебя, нафиг, отличное чувство юмора, сынок, – говорю я. – Тебе это известно? – И ножницы ему такой. – Давай я буду твоим импресарио. Я тебя, нафиг, на радио протащу. – И я снова сел в кресло, а он давай себе эти неслабые ногти стричь, на копыта похожие. – Может, над столом хоть, а? – говорю. – Над столом давай стриги. Не в жиляк тут по твоим захезанным ногтям босиком вечером ходить.
Только он все равно на пол стриг. Паршивые у него манеры. Без балды.
– А с кем у Стрэдлейтера свиданка? – спрашивает. Он вечно фараонит, за кем ухлестывает Стрэдлейтер, хоть самого Стрэдлейтера и терпеть не может.
– Фиг знает. А чего?
– Да ничего. Я эту падлу просто не перевариваю. Вот уж падла так падла, не перевариваю таких.
– А он по тебе с ума сходит. Говорил, что ты, нафиг, просто принц сказочный, – говорю я. Я неслабо так часто обзываюсь «принцем», когда валяю дурака. Чтоб не доставало ничего.
– Он все время такой надменный, – говорит Экли. – Не перевариваю эту падлу. Он, можно подумать…
– Ты не будешь добр ногти стричь над столом, а? – говорю. – Я ж тебя уже пятьдесят…
– Он, нафиг, все время такой надменный, – говорит. – Мне даже кажется, что у этой падлы и мозгов никаких нет. Он только думает, что есть. Думает, он чуть ли не самый…
– Экли! Ну ёксель-моксель. Не будешь ли добр стричь свои захезанные ногти над столом? Я тебя пятьдесят раз уже попросил.
И он для разнообразия стал стричь их над столом. Делает что-нибудь, только если на него наорешь.
Я какое-то время на него смотрел. Потом говорю:
– Ты на Стрэдлейтера злишься потому, что он как-то ляпнул, дескать, тебе иногда не мешало бы зубы чистить. Он же не хотел тебя оскорбить, ну сколько можно? Ляпнул он не так или что-то, но ничего обидного не хотел. Он только хотел сказать, что лучше будет и тебе, и другим, если ты хоть иногда станешь чистить зубы.
– Я чищу зубы. Хватит уже.
– Ни фига не чистишь. Я видел – не чистишь, – говорю. Но не погано сказал. Мне его стало как бы жалко. Ну то есть, само собой, это ж не очень приятно, когда тебе говорят, что ты не чистишь зубы. – Нормальный Стрэдлейтер. Он ничего, – говорю. – Ты его не знаешь, вот в чем засада.
– А по-моему, все равно падла. Напыщенная падла.
– Напыщенный – да, но в других делах – очень душевный. Точняк, – говорю. – Ну смотри. Предположим, например, что у Стрэдлейтера есть такой галстук или как-то, и он тебе понравился. Скажем, носит он галстук, который тебе нравится, как не знаю что, – это я тебе пример даю просто. Знаешь, что он сделает? Он, наверно, его снимет и подарит тебе. По-честному. Или еще знаешь? Он его просто у тебя на кровати оставит, например. Но этот, нафиг, галстук он тебе отдаст. А другие парни, наверно…
– Черт, – говорит Экли. – Будь у меня столько деньжищ, я б тоже.
– Не, ты б не стал. – Я покачал головой. – Ты бы не стал, сынок. Будь у тебя столько деньжищ, ты был бы величайший…
– Хватит звать меня сынком, черт бы тебя драл. Да я тебе, паршивцу, в штрики гожусь.
– Не годишься. – Ух какой он бывает иногда зануда. Ни за что не упустит шанса напомнить, что тебе шестнадцать, а ему восемнадцать. – Во-первых, я тебя, нафиг, к себе в семью не пущу…
– Ну и хватит меня тогда обзывать…
Тут дверь вдруг распахивается, и влетает этот Стрэдлейтер – впопыхах. Он вечно впопыхах. У него всегда кипиш. Подскочил ко мне и так игриво, как не знаю что, шлепнул по щекам – а такое иногда жутко доканывает.
– Слышь, – говорит, – ты куда-нибудь вечером намыливаешься?
– Фиг знает. Можно. А чего такое – снег идет? – У него все пальто в снегу было.
– Ага. Слышь. Если ты никуда не намылился, дал бы мне клетчатый пидж поносить, что ли?
– Кто выиграл? – спрашиваю.
– Еще полматча. Мы сваливаем, – говорит Стрэдлейтер. – Кроме шуток, ты будешь клетчатый сегодня надевать? Я на свой серый фланелевый какую-то срань вылил.
– Нет, но фигня будет, если ты его своими плечищами растянешь, – говорю. Рост у нас где-то один, а весит он, считай, вдвое больше. И у него очень широкие плечи.
– Не растяну. – И он впопыхах кинулся к шкафу. – Как оно, Экли? – говорит. Парень он ничего так, дружелюбный, этот Стрэдлейтер. Дружелюбие у него, правда, отчасти фуфловое, но он, по крайней мере, с Экли всегда здоровается и всяко-разно.
Экли на это «как оно» только, с понтом, хрюкнул. Отвечать ему, видите ли, невпротык, а по крайней мере не хрюкать – кишка тонка. Потом говорит мне:
– Я, наверно, пойду. Увидимся.
– Ладно, – отвечаю. Когда он к себе отчаливал, сердце вообще-то кровью не обливалось.
Тут этот Стрэдлейтер начал снимать пальто, галстук и всяко-разно.
– Я, наверно, побреюсь наскоряк, – говорит. Щетина у него вполне себе густая. А то.
– Где свиданка? – спрашиваю.