Шрифт:
Все получилось восхитительно, славно, красиво. На грани фантастики!
Роско Хаммонд перевозил свой большущий двухэтажный дом на новое место. В ту ночь, когда буксировщики приехали со своими огроменными колесами, я был там и присутствовал при его телефонных переговорах с тремя дюжинами своих приятелей.
— Арни, — кричал Роско, — какие у тебя планы на ночь? Мы собираемся протащить дом на две мили, взгромоздить на гору и разукрасить его в духе бомбейских индуистов. Видел когда-нибудь фильмы с колесницами из классики? Они там катят по улицам, размалеванные в пух и прах. А колеса-то, колеса! Пять футов в поперечнике! Круговорот радуги! С пририсованными ногами и стопами, и глазищами в макияже!
Так вот, мы затеяли переезд в доме-колеснице и заодно справляем новоселье. Послушай, Арни, ты еще играешь на тромбоне? Может, бросишь клич своим ребятам? Мне нужны труба, ударные, флейты-пикколо, гобой, ну и аккордеон. Мы завалим комнаты бутылками и собутыльниками, а они будут наяривать Бенни Гудмана, Гленна Миллера и Арти Шоу. Газанем так, что домина поскачет вприпрыжку. О кей, Арни? Заметано!
И сияющий Роско повесил трубку.
Первым прибыл Арни, выдувая медь, и мы приветствовали его возгласами: «Дорси жив!»
К четверти двенадцатого ночи у нас собрался целый духовой квинтет, но мы ждали Джонни Беккетта с кларнетом из джаз-банды Арти Шоу в надежде, что «Френези» поддаст жару нашему джаггернауту!
— Нет, так не годится! — запротестовал Арни. — Нам бы что-нибудь погорячее. Даешь «Чаттануга-чучу»!
Водители грузовиков — все из поколения бэби-бумеров — услышали, как мы возопили: «Чаттануга! Чаттануга!» — и вдарили по газам.
Колеса джаггернаута заскрипели-закряхтели и замахали-замолотили своими руками-ногами. На нас зыркнули большие черные очи, подведенные тушью, и мы тронулись с места.
И тут как раз подоспели дамы. Парочками, тройками они выпархивали из вереницы машин.
Подобно сдуревшим монашкам, девочки с зажженными свечами карабкались на борт, где их встречали задорными возгласами пополам с пыхтением духовых.
Я соскочил с колесницы и сфотографировал огромный дом, который проплывал мимо, словно большой именинный пирог со свечками, горящими в каждом окне.
И вот мы музицировали, выпивали, тискали дамочек и гоготали, а огромные ярко раскрашенные рукастые-ногастые-глазастые индийские колеса, знай себе, вращались. Джаггернаут ходил ходуном, как обалделый слон. Нагруженная прекрасной людской ношей, галдящей все громче и громче, колесница катила навстречу небесам.
К одиннадцати часам двадцати минутам вечера Арни простонал:
— Черт! Даешь настоящее горючее!
У первого же винного магазина он воззвал из окна:
— Пива! Водки! «Джека Дэниэлса»!
И выпивка не заставила себя долго ждать.
А тут подкатили новые музыканты, в том числе Биггс Бромвелл со своими барабанами.
Мы тащились по бедным кварталам, и люди, подбегая к бордюру, кричали:
— «Blues in the Night», «Love Me or Leave Me», «Stormy Weather», «Am I Blue?»
Затем в каждой комнате музыкант подбирал что-нибудь вроде «Лунной серенады» Гленна Миллера и передавал дальше соседу в смежной комнате, чтобы тот обогатил ее вариациями. И вот уже весь дом задрожал, зарычал и заколдобился.
Дело принимало серьезный оборот, потому что подъезжали новые машины и выгружали из своих недр парней с гитарами укулеле или дудочками казу.
К часу ночи к нам уже причаливали совершенно незнакомые субчики из всевозможных джазовых притонов города. Ехали аж из самого Сан-Клементе! Да еще звонили заранее, норовя застолбить себе местечко и притаранить портативное пианино.
К половине второго ночи дом кишмя кишел безудержными горлодерами и музыкантами, и мы забеспокоились, вытянут ли нас буксиры. Ведь в доме 60 человек, а это 10 тысяч фунтов. Еще пяток-десяток душ, и мы влипли.
Я залез на крышу и устроился рядышком с Арни, потому что внизу царила невообразимая толкотня.
Вот так Арни с тромбоном, я с флейтой вместе с остальными переполошили всю округу вдоль шоссе. И по пути нашего шествия в окнах домов по обе стороны улицы зажигались огни. Люди высовывались из окон, глазея на нашего исполинского индийского слона, который вышагивал мимо них в ночи.
После двух ночи на лице у Арни нарисовалось встревоженное выражение.
— Боже мой, надо быть настороже. Если это чудище перегрузить, то мы сорвемся с горки вниз — туда, откуда пришли.
Так и случилось.
Моли, подружка Арни, заявилась в полтретьего ночи. Она была поистине крупной особой — 250 фунтов живого веса.
Арни вскричал:
— Стой! Сколько ты весишь?
Она взвизгнула:
— Это все равно что спрашивать женщину, сколько ей лет!
Она вспрыгнула и приземлилась. Чем и добила нас. Как только ее телеса взошли на борт, наш индийский слон содрогнулся и остолбенел.
Колеса разом заскрежетали, ноги прекратили свой бег, подведенные глаза перестали таращиться, а вся громадина замерла на какое-то ужасное мгновение, словно от сердечного приступа.
Все, затаив дыхание, ждали, чем это кончится.
Затем, ей-богу, большие, гигантские, раскрашенные колеса с глазами — завизжали. Буксирный торс лопнул, и в самый разгар новоселья наша махина покатилась под уклон.
Никто не знал, что играть. Все затараторили. Поднялся шум-гам, а потом кому-то в голову пришла гениальная идея: есть же у Хачатуряна балет «Гаянэ» — буря в урагане посреди циклона! Чем быстрее катился дом, тем громогласнее звучала музыка Хачатуряна!
Люди выбегали из домов, пытаясь зацепиться за нашего грохочущего слона. Мы думали, они хотят затормозить его ход, но, дудки, им хотелось приобщиться к безумной прогулке.
И вот с гиканьем и свистом, мы покатились назад по полуночным улицам, мимо темных домов, лишая покоя и сна людей, бряцая Хачатуряном на всю катушку, и так до самого моря, до пирса. Мы проехали пирс до конца и отчалили навстречу ночной приливной волне.
Колеса нашего джаггернаута остановились, его ноги и руки, глазищи и «Гаянэ» замерли. Наш джаггернаут превратился в плавучий дом, и из всех комнат полилась музыка моря и мелодии океанских лайнеров. Горели свечи, озаряя каждую комнату, а мы уплывали в бухту, и незнакомые люди на набережной махали нам вслед платочками и напевали «Прощай, прощай!» Я оглянулся назад со своей крыши, потому что до меня донеслось нечто еле слышное и очень красивое: нас догоняла весельная лодка.