Джан — глаза героя
Шрифт:
Нина Александровна давала вполне успокоительные ответы.
Не могла же она рассказать мужу о том, как отчаянно воевал в первые дни Джан со всеми домашними, как рычал, огрызался в ответ на команду «На место!», как он ожесточился, озлобился на всех, как тоскует, не ест и почти не показывается из-под кровати…
Иногда под кроватью слышался визг, странный лай или щенячье, совсем неразумное тявканье.
— Что, собачка, очень плохо тебе? Что с тобою творится? — Нина Александровна участливо заглядывала под кровать. Два красных огонька потухали
Исхудавший, взъерошенный и озлобленный на весь свет, Джан лежал целыми днями, дремал, вспоминал, видел сны…
… Вот он большеголовым голодным щеночком бродит по пустынной квартире, зевает, ищет завалявшуюся корочку, скулит…
Джан скулит по-щенячьи. Но вдруг раздается рычание.
… Возвратилась хозяйка. Не эта — хорошая, добрая, — а та, первая, та, что больно стегала щенка без малейшей вины… Арр!..
Джан рычит все яростнее, злее…
— Я боюсь, как бы он не взбесился, — шепчет матери Лида. Ей всегда как-то неловко говорить о Джане громко при нем самом, ведь он решительно все понимает… — Он вчера вылез и точно ненормальный. Пошел во двор — голова опущена… Худой, как скелет, облезлый, шатается…
А Джана одолевают сны и видения:
… Вот они с Хозяином в общежитии у слепых. Они приехали рано и всех застали еще в постелях. В общежитии есть один человек. Он хоть и в черных очках, но Джан знает — он видит лучше всех остальных Он чернявый и подвижной. Его все называют дон Педро. Но он не испанец, не цыган, а самый настоящий русский человек и при этом хитрюга. И, верно, зовут его Петр — Педро, но он никакой не «дон». Он просто смазывает станки.
Как раз в то утро дон Педро подсмеялся над Джаном. Все лежавшие по кроватям начали подзывать к себе Джана. У многих оказалось для него угощение. Хозяин сказал: «Можно, Джан, бери! Ешь!» — «А ко мне ему можно подойти?» — закричал Педро. — «Можно, ешь!» — не видя, ответил хозяин Но чернявый вместо угощения вынул из-под подушки волосатый кулак. Шутка едва не окончилась дракой. Пес чуть было не задушил обидчика.
С тех пор прошло много времени. Несколько раз собака загоняла дона Педро на стол; не выпускала из уборной; в цехе ему одному не разрешалось запеть. Только, бывало, раскроет рог голосистый дон Педро, Джан немедленно вырастает словно из-под земли и не отвяжется до тех пор, пока Педро не присядет на корточки и не замолчит…
Джан рычит. Этот враг, наверное, причастен к тому, что случилось сейчас с хозяином. Может быть, ом запрятал его куда-нибудь к себе под подушку и держит его там?!
Джан ворочается, рычит, лает и, наконец, вылезает из-под кровати.
— Гулять хочешь, Джанчик? — спросила Нина Александровна и выпустила собаку во двор. — Иди, милый, побегай!.. А я тебе миску с едой сейчас приготовлю…
Спустя несколько минут, Джан в электричке ехал на комбинат.
Он был радостно встречен друзьями. Все зрячие были потрясены его худобой и грустным, встревоженным видом. Пес прошелся по светлым,
Наконец, окруженный почтительной свитой, он проследовал в новый гараж. Одноглазый дон Педро работал там сторожем.
Джан заставил его сесть на корточки, осмотрел и придирчиво обнюхал. Хозяином здесь не пахло. В этом злодействе нельзя было заподозрить дона Педро. Джан вместе с двумя мастерами поехал домой.
Товарищи Семена Гавриловича в первое же посещение больницы рассказали, как Джан приезжал на комбинат отбивать хозяина у дона Педро.
Они рассказывали обо всем этом, смеясь и шутя, и только заикнувшись о том, какой Джан был озлобленный, тощий и как он метался по всему комбинату, прикусили вдруг языки.
Семен Гаврилович разволновался до слез.
Он взял с товарищей слово и попросил их передать всем, кто ему друг, чтобы за Джаном следили неусыпно, чтобы к нему были особенно ласковы и добры и сделали все, чтобы он не так тосковал.
— Вы понимаете, чтодля меня Джан??! Вы понимаете?? — без конца повторял он.
У него от волнения сделался жар, озноб, голос жалко дрожал и срывался.
— Ведь я снова осиротею… Ослепну теперь уж совсем, навсегда… Он мне друг… Спас мне жизнь…
Доктор выпроводил всех гостей и велел им прислать дочь и жену Сердюкова. Больной требовал, чтобы их немедленно вызвали.
На возмущенные, но справедливые упреки Нина Александровна, до сих пор скрывавшая правду о Джане, обещала теперь обо всем рассказывать мужу.
После нее прибежала перепуганная Лида.
Доктор посоветовал ей быть совершенно правдивой с отцом, и она долго и живо рассказывала обо всех Джановых «чудачествах».
Семен Гаврилович слушал, смеялся, вздыхал, давал дочке советы, как ей выманить Джана из угла, заставить его есть и гулять и не предаваться такому отчаянию.
— Ты, дочка, наверное не понимаешь, каким незаменимым товарищем и другом стало для меня это верное, любящее существо!..
Лида призналась отцу, что она все еще немного побаивается Джана. И, смеясь, прибавила, что иногда ей даже неловко называть его на «ты».
— Он такой строгий, почтенный. Он все решительно понимает. Ты знаешь, я просто его уважаю. А какой он воспитанный, вежливый! Недавно я переодевалась, а он заглянул в комнату и попятился… И невольно у меня вырвалось: «Извините!..»
Она с радостью услышала, как отец весело расхохотался:
— Ну, а Лорочка, по-прежнему дружит со своим «дядей Даном»?
— Она почти не видит его. С утра уходит со мной. А вечером он не показывается из-под кровати. Но она заглядывает к нему туда. Один раз нарядила его в чепчик, укутала одеяльцем, уложила «баиньки» и стала рассказывать ему сказку. Да прикорнула сама возле него и под собственное творчество уснула. А он, бедный, не шевельнулся, боялся разбудить свою «няньку».