Джастин
Шрифт:
Он не позволял переживаниям вылезать наружу, и пытался уйти от них в очередных гулянках с друзьями. Это помогало, но лишь на некоторое время. Стоило Джастину остаться одному, как вновь возвращалась тяжесть. Всячески пытаясь скрыть ее или избавиться от нее, он научился не придавать серьезным событиям смысл горечи и печали, ответственности и груза, – он шутил над ними. Шутил так, что становилось легко, и жизнь протекала незаметно и безболезненно, в легкой дымке и утреннем тумане, сквозь который видно было не все, но зато не слишком больно. А разным шуткам и баловству, всему, что казалось ерундой и глупостью любому другому человеку, он стал предавать значение и обращать их в идею, ради забавы. Но смысл этого был только в страхе перед собственной беспомощностью, которую Джастин прекратил осознавать.
В это утро Джастин уснул на диване, разложив длинные ноги на спинке. Одной рукой он обнимал шею, другой, из последних сил, изредка почесывал голову. Челка щекотала закрытые веки, упрямо возвращаясь на место даже, если Джастин ее смахивал. Сколько он спал, Джастин не знал. Казалось, прошло не больше часа. Усталость намертво приклеила тело к мягкой поверхности дивана, тишина вокруг ласкала изможденный слух. Никто не тревожил. Все шло идеально, пока домой не вернулась Ева. Раньше времени, потому что, обычно, Джастин успевал выспаться и покинуть гостиную до ее прихода.
За коротким хлопком, разбудившим Джастина, он услышал тяжелый вздох. Наверное, сестра снимала намокший от дождя плащ, разувалась, согнувшись в три погибели, и оттого недовольство просачивалось в сопении.
Лучшим вариантом действий Джастин счел притворство. Очень хотелось, чтобы Ева не принялась доставать его.
– Чего ты развалился? – прошипела сестра прямо над ухом. Она толкнула Джастина в бок чем-то острым. Локтем? Пальцем?
Очень неприятно.
– Чего пихаешься? – пробубнил он, словно сквозь сон.
Послышался раздраженный выдох.
– Где ты шатался всю ночь? – сестра настойчиво трясла его. Похоже, в ее планы все-таки входило разбудить его.
«Что ж, это можно. Но, если что, сама виновата».
Джастин размеренно дышал, вычленяя нужные звуки из общей массы суетливых движений, исполняемых сестрой. Она толкала его, пихала в бок, ругалась. Джастин ждал, когда она повернется так, чтобы можно было обхватить ее и повалить на бок. Лучше всего при этом заблокировать руки и заткнуть рот, чтобы не разоралась. Глаза он не открывал; по ее дыханию понял, что сестра наклонилась. Тогда Джастин резко подскочил. Он вцепился Еве в руку, закрутил за спину. Второй рукой он обхватил ее рот и успел заглянуть в испуганные глаза. Ева потеряла равновесие, а Джастин помог ей опуститься на диван так, чтобы она не ушиблась.
Сестра забилась в истерике. Глаза превратились в шары. От переполнявшего ее возмущения она неуклюже ворочалась и мычала.
– Ну, все, – Джастину осточертели ее нападки. И ладно бы она потом его отругала, так она не дала поспать прямо сейчас! – Ты меня достала, – членораздельно проговорил он.
Джастин отпустил ее и поднялся на ноги. С гордым видом он покинул гостиную. Поднялся по лестнице, ни разу не обернувшись, и закрылся в своей комнате.
– Хам! – выпалила Ева вдогонку. – Идиот! Ну, почему за тебя все переживают? Ты этого не заслуживаешь!
От обиды у Евы заслезились глаза. Как же просто ему оказалось избавиться от нее! Ева почувствовала себя униженной и оскорбленной. И так было всегда. Брат не понимал ее, не хотел даже слушать. Без толку. Все без толку. Сколько раз она говорила, что он связался не с той компанией? Сколько еще раз он наплюет на маму и все равно уйдет из дома на ночь? Ева не понимала, сколько можно трепать родным нервы постоянным прогулами школы, идиотским поведением, глупой ухмылкой и пустыми оправданиями.
Если с Джастином что-то случалось, он всячески выкручивался и выпутывался, избегая помощи родных. А объяснением, по его мнению, вероятно, оправдывающим все глупые поступки и новые ушибы служила одна единственная фраза – «Все в порядке! Мне везет!». И эта фраза всегда звучала так принудительно самодовольно, но неоспоримо правдиво, что после нее никто не смел его порицать, а вернее, мать не смела. Она слишком переживала за сына. Ева недоумевала, как мог Джастин не замечать ее страданий? Она разрывалась от желания удушить брата, если он расстраивал маму, и чувства долга помочь ему (все же она было его сестрой). Его выходки, несомненно, ранили миссис Свуит в самое сердце, она безнадежно потеряла понимание того, как помочь своему ребенку.
Джастину же казалось, что он защищал родных. Всеми силами он старался скрыть мелкие неурядицы, вроде школьных потасовок, лишь бы мать с сестрой не волновались. Они чрезмерно преувеличивали его проблемы, и это раздражало. Пустое беспокойство выводило его из себя так же, как намеренное игнорирование. Впрочем, игнорировал его только отец. И он был единственным членом семьи, на чье мнение Джастин старательно закрывал глаза. Отец в его понимании высвечивался неровно: он не ставился Джастином во главу семьи и в ее защиту, он только приносил деньги и спокойствие матери, не был примером для подражания и не воспринимался собственно, как отец. Его признанная значимость в государстве, в частности в городе, в сознании Джастина была совершенно бесполезной для семьи. Поэтому и должность главы семейства Джастин не мог возлагать на него.
Всю следующую неделю Джастин появлялся дома только ради того, чтобы переодеться. Ева изумлялась реакции матери. Внешне она выглядела спокойной, даже чересчур сдержанной. Но Ева чувствовала за наигранной собранностью напряжение. И больше всего раздражало, что мама точно так же, как Джастин, стала скрывать свои истинные эмоции. Еве даже померещилось, что мама начала потакать сыну.
Начались рабочие сутки, и все разбежались, кто, куда был вынужден. Только миссис Свуит оставалась в своей спальне. Она не имела работы, кроме той, что находилась по дому или той, что была ей мила. Сейчас она сидела на кровати и что-то вышивала. В безграничном спокойствии находилось ее лицо, но внутри она переживала за сына и обдумывала недавний разговор с дочерью. Погруженная в себя, она, конечно, не слышала, как затворилась парадная дверь, и в дом вошел Джастин.
Только минутная стрелка больших часов, висевших на стене за телевизором, успела сделать усилие вправо и указать на половину одиннадцатого, как захлопнулась входная дверь, что-то прошуршало в холле, и оранжевые штаны стали неслышно подниматься по белоснежной лестнице, скрывая кончики носков Джастина. Наверху он остановился и задумался, прислушиваясь к чему-то. Когда он покусывал губу, к нему приходило много мыслей, которые непременно стоило использовать. И вот одна из таких мыслей посетила Джастина за этим занятием, и он решил вернуться в гостиную и свернуть в кухню.
Джастин был голоден, но, конечно, ничего лучше, чем чай с печеньем и булочками, он есть не стал. Он насладился мягкой слоеной булочкой с джемом, неспешна, съел круглую булочку с вареной сгущенкой, закусил все это парой печеньиц и запил горячим чаем. После трапезы он немного посидел, разложив на столе руки в разные стороны, потом потянулся, зевнул и встал, собираясь уйти в свою комнату.
Повернувшись к двери, он вздрогнул от неожиданности. В кухню вошла мама и решительно приблизилась к сыну, придержав его рукой, чтобы тот не вздумал уйти. Это не было на нее похоже, и сын насторожился. Миссис Свуит неслышно присела за стол, сложив белые ладони у себя на коленях. Она напряженно выдохнула, потом посмотрела на сына и сделалась несчастной. Джастин разглядел это и хотел возразить, вылепив понимающее лицо. Но ее глаза переполнились такой тревогой, увидев которую Джастин опешил. Он никогда еще не видел маму подавленной. Это его расстроило.