Джаз
Шрифт:
Но где же она?
Вот она где. Здесь нет братьев-танцоров, нет трепетных девочек, ждущих, затаив дыхание, когда же погаснут простые и зажгутся темно-синие лампочки. Это вечеринка для взрослых. Незаконное распитие спиртного здесь не секрет, а секреты не запрещены. Заплати пару долларов и входи, и отныне все, что ты скажешь, будет на порядок умнее и смешнее того, что ты умел говорить у себя на кухне. Остроумие обнаруживается вдруг и бьет через край словно пена, льющаяся из стакана. Смех плывет колокольным звоном, только эти колокола не надо тянуть за язык, их трезвон непрестанен, предел ему – изнеможение. Хочешь пей джин, хочешь – пиво, но в этом нет прямой необходимости: прикосновение колена, случайное или не очень, будоражит кровь не хуже рюмки бурбона или щипка за сосок. Дух твой воспаряет и висит под потолком некоторое время, любуясь всей этой нарядно одетой наготой. В комнате за закрытой дверью дело, похоже, нечисто. Но и там, где, подстегиваемые головокружительным вокалом, жмутся друг к другу танцующие парочки, где они болтают и смеются, хватает проказ.
Доркас довольна. Она в объятиях двух крепких рук, ладонь ее на мужской шее, а щека прижата к собственному плечу. Им не нужно много места для танца, это и хорошо, места все равно нет: в комнате битком набито народу. Мужчины постанывают от удовольствия, женщины мурлыкают в предвкушении. Музыка окутывает их, стелется по земле, желая обнять их всех, задеть за Живое, ну, порадуйтесь жизни, хоть чуть-чуть, а почему бы и нет? ведь вот оно, то, что вы хотели.
Он ничего не нашептывает ей на ушко. Его намерения и без того ясны в том, как он прижимается подбородком к ее волосам, как несуетливо касается пальцами ее кожи. Она тянется, чтобы обнять его за шею. Он слегка наклоняется, Чтобы ей не пришлось утруждать себя. Каждое их движение согласовано, выше талии и ниже: мышцы, связки, суставы понятливы и послушны. А если вдруг танцоры замнутся, отступят в нерешительности, музыка продиктует им следующий шаг.
Доркас счастлива. Счастливее, чем была когда-либо в жизни. В усах ее партнера нет седых нитей. Он напорист и устремлен в будущее. Неутомим, ясноглаз и немного жесток. Он ничего никогда ей не дарил и далек от подобных мыслей. Иногда он там, где обещает быть, иногда нет. За ним охотятся другие женщины, и очень упорно, но он разборчив. Что им от него нужно и что он может дать? Замечательного себя. Разве это идет в какое-то сравнение с парой шелковых чулок? Он вне подобной конкуренции. Доркас повезло. Она знает это. И счастлива как никогда.
«Он придет за мной. Я знаю. У него стали такие пустые глаза, когда я сказала ему не ходить за мной. А потом как забегали – глаза-то. Я нехорошо ему об этом сказала, хотя собиралась как-нибудь помягче. Даже тренировалась перед зеркалом, все по пунктам: и про его жену, и про то, что вечно все тайком. Ни слова не сказала про Актона или про возраст. Про Актона даже не заикнулась. Но он начал спорить со мной и я сказала, отстань от меня. Оставь меня в покое. Сгинь. Только попробуй, принеси мне еще раз одеколон, вот увидишь, я его выпью и отравлюсь, если не отвяжешься.
Он говорит – от одеколона не умирают.
Я говорю – ты понимаешь, что я хочу сказать.
Он тогда говорит – ты хочешь, чтобы я ушел от жены? Я говорю – нет! от меня. Я не хочу чтобы ты был рядом со мной. И не хочу, чтобы ты был внутри меня. Я ненавижу эту комнату. Я не хочу приходить сюда, и не ищи меня.
Он говорит – почему?
Я говорю – потому что кончается на у.
Он говорит – почему потому.
Я говорю – меня тошнит от тебя.
Тошнит? От меня тошнит?
Да, тошнит, от тебя и от самой себя.
Это я случайно сказала… ну, что тошнит. Нет, меня, если по правде, не тошнило. От него, в смысле. Я просто хотела, чтобы он понял, что раз у меня Актон, мне нельзя упустить его, я хочу, чтобы девчонки говорили. Ну, куда мы ходим и что он делает. И вообще про все. Что толку от секретов, если не с кем даже их обсудить. Я однажды слегка намекнула Фелис про нас с Джо, но она только засмеялась, потом посмотрела на меня как-то странно, что ли, и нахмурилась.
Я, конечно, ему это не сказала, тренировалась-то я про другое и запуталась.
Он все равно придет за мной. Я знаю. Он меня ищет. Может быть, завтра найдет меня. А может, даже сегодня вечером. Прямо здесь.
Когда мы вышли из трамвая, я с Актоном и Фелис, мне показалось, что он там стоит, в дверях рядом с кондитерским магазином, но это оказался не он. Пока не он. Мне он уже всюду мерещится. Я знаю, что он ищет меня, и знаю, что найдет.
Ему всегда было совершенно все равно, как я выгляжу.
Как бы я ни выглядела, что бы ни делала – ему все равно нравилось. Меня это бесит. Даже не пойму, что именно. Не знаю.
Вот Актон, например, он всегда говорит мне, если ему не нравится моя прическа. И я делаю, как ему нравится. Я никогда не ношу очки, когда иду с ним, и смеюсь по-другому, как ему больше нравится. Наверное, больше. Во всяком случае ему не нравилось, как я раньше смеялась. И я теперь ковыряюсь в тарелке. Джо нравилось, чтобы я съедала все и еще добавки просила. А Актон молча на меня поглядывает, если я хочу еще. Это он так обо мне заботится. Джо никогда. Джо было наплевать, какая я как женщина. А зря. Мне вот не наплевать. Мне хотелось быть кемто, личностью. А Актон как раз развивает во мне личность. Теперь у меня есть вид. Тоненькие брови мне так идут, просто сказка. И браслеты ношу прямо у локтя. И чулки иногда подвязываю теперь ниже коленок, а не выше, как раньше. А дома у меня есть туфельки с прорезями, прямо как кружева.
Он придет за мной. Может быть, сегодня. Сюда.
Если придет сюда, то увидит, как мы близко друг к дружке танцуем. Как я облокачиваюсь на него и прижимаюсь щекой к руке. Как подол на моей юбке летает вокруг ног, когда мы крутимся туда-сюда. Мы прижимаемся с ног до головы, между нами уже ничего не поместится, так мы близко. Многие здесь хотели бы быть на моем месте. Я вижу их лица, когда открываю глаза и выглядываю из-за его шеи. Я щекочу ему затылок ноготком, чтобы по казать этим девчонкам, что я знаю, как им его хочется. Ему это не нравится. И он крутит головой, чтобы я прекратила. Ладно, прекращу.
Джо было бы все равно. Его я могла щекотать где угодно. Он позволял мне рисовать губной помадой на таких местах, которые ему только в зеркало видно».
Что случится после вечеринки, не имеет значения. Все только сейчас. Как на войне. Каждый здесь красив и блестящ, взбудоражен мыслью о чужой крови. Как будто красная бурда, плеснувшая из чужих вен, это всего лишь особо качественная краска для лица. После, конечно, будут сплетни, разговоры, что да как, но главное – само действо, ритм бьющейся в сердце крови. На танцульке, как на войне, все хитры и злокозненны, цели ставятся и тут же меняются, союзы создаются и предаются. Союзники и соперники повергаются в прах, новые связи торжествуют. Мысль о поражении поразительна для Доркас: здесь, среди воинcтвeнныx взрослых, играют всерьез.