Джаз

Моррисон Тони

Это все неправда. Я, когда ходила к ним за кольцом, говорила с ней, и вовсе она не сумасшедшая. Кольцо моя мать украла, я знаю. Она мне сказала, что ей начальница подарила, но я же заметила его в тот день в «Тиффани». Серебряное кольцо с гладким черным камнем, опал называется. Продавщица ушла за пакетом, который мы должны были забрать. Мама показала ей записку от начальницы (и у двери тоже показала, чтобы нас пропустили). И продавщица ушла, а мы пока рассматривали кольца на бархатной подставке. Она взяла и стала примерять их. К нам подошел мужчина в роскошном костюме и покачал головой. Слегка так покачал. «Я жду пакет для миссис Николсон», – сказала мать.

Дядька в костюме улыбнулся и сказал: «Да, да, конечно. Просто у нас такие правила. Приходится проявлять осторожность». Мы вышли, И мать сказала: «Какая еще осторожность? Сами же кольца выставили, чтобы люди смотрели. Чего теперь осторожничать»?

Она ворчала и хмурилась, пока мы ждали такси, и потом отца подначивала, чтобы он сказал все, что об этом думает. На следующее утро она собиралась в Таксидо. Подозвала меня и дала кольцо, будто от начальницы. Может, их много делают одинаковых, но я точно знаю, что мать взяла его с бархатной подставки в «Тиффани». Назло, наверное. Но мне-то она его подарила, и мне оно жутко нравится. Я и Доркас его дала только потому, что она прямо умоляла меня. Оно из серебра и очень подходило к ее браслетам.

Ей хотелось, чтобы Актон обратил внимание. Ха, попробуй ему угоди. Он вечно все критикует. И он цикогда ей ничего не дарил, не то что старик. Я знаю, она брала от него подарки – миссис Манфред скорее бы умерла, чем купила бы ей шелковые чулки или тонкое нижнее белье. Ни дома не поносишь, ни в церковь не пойдешь.

После того, как Доркас стала встречаться с Актоном, мы опять были вместе, как раньше. Но она изменилась. Она делала для Актона то, что старик делал для нее – покупала ему всякие дешевенькие подарки на деньги, которые выклянчивала у старика или у миссис Манфред. Устроиться на работу – на такие подвиги она неспособна, а вот придумывать всякие хитрости, чтобы раздобыть денег для Актона, тут она сил не жалела. Покупала ему всякий хлам, который он все равно не носил. Он дешевое не любит. Ту уродскую булавку для галстука или шелковый носовой платок, цвет которого ему не понравился. Мне кажется, это старик научил ее, а она взялась практиковаться на Актоне. Он-то воспринимал все это, будто так и надо. И ее тоже. Да и любую девчонку, которая в него влюбляется.

Не знаю точно, бросила она старика или крутила одновременно с ним и с Актоном. Моя бабушка говорит: она сама виновата. За все надо платить, говорит она.

Пора домой. Если долго тут сидеть, кто-нибудь подумает, что я ищу себе развлечений. Вот уж нет. После того, что случилось с Доркас, мне бы только вернуть мое колечко. Матери показать, что я его не потеряла. А то она иногда спрашивает. Она заболела и больше не ездит в Таксидо, а отец нашел работу на железной дороге, проводником. Он такой счастливый, я его таким даже никогда не видела. Газеты он читать не бросил и все так же стонет и бранится на то, что там пишут, но сейчас он берет их в руки первый как только приносят, свеженькие и правильно сложенные. Так что он уже так не вопит, как раньше. Говорит: «Я повидал мир».

Он имеет в виду Таксидо и вокзалы в Пенсильвании, Огайо, Индиане и Иллинойсе. «И всякие разновидности белых. Их две разновидности, – говорит он, – которым тебя жалко и которым нет. Что, по сути, одно и то же. Уважения нет ни там, ни там и ни посередине».

Он такой же ворчливый, как был всегда, но сейчас он страшно доволен, что много ездит и видит, как негры играют в бейсбол «во плоти и на натуре, черт побери». Ему приятно, что белые боятся бороться с черными на равных.

Бабушка уже не такая сильная, как раньше, а мама болеет, так что готовлю в основном я. Мама хочет, чтобы я вышла замуж за хорошего человека. А я хочу сначала хорошую работу. Я хочу сама зарабатывать. Как она. Как миссис Трейс. Как миссис Манфред, пока Доркас не сделала глупость и не умерла.

Я зашла к ним узнать, не у него ли мое кольцо, а то мать все время спрашивает. После похорон в доме миссис Манфред я поискала, но не нашла. И еще по другой причине. Парикмахерша сказала, что старик совсем никуда. Плачет день и ночь. Работу бросил и вообще загибается. Я думаю, он скучает по Доркас и все время думает, что вот, как это так, он ее убил. Он просто ее не знает. Как ей нравилось грузить всех, мужчин то есть. Кроме Актона, но и на него она бы надавила, если бы не умерла и если бы он с ней был достаточно долгое время. Ей все время нужно, чтобы на нее обращали внимание и чтобы что-то происходило. Я была на той вечеринке, и это мне она шептала на ухо, когда лежала на кровати.

Я три месяца думала об этом, а когда услышала, что он все еще забыть не может, плачет и все такое, я решила сказать ему про нее; И про то, что она мне сказала. По пути с рынка я забежала в магазин Фельтона за пластинкой для мамы, а потом как раз шла мимо дома на Ленокс, где они встречались, и на крыльце стояла женщина по кличке Бешеная Вайолет, которую так люди назвали за то, что она неприлично себя вела на похоронах Доркас.

Я не видела. На похороны я не пошла. Еще чего, умерла как дура, а я к ней на похороны буду ходить, как же. Я ужасно злилась на нее. И на прощание не пошла. Просто ненавидела ее. Любой бы на моем месте так. Хороша подруга.

Я хотела только забрать кольцо и сказать старику, что пусть он из– за нее не расстраивается. Жены его я не боялась, потому что ее принимал а у себя миссис Манфред, и они нормально общались. При том, что миссис Манфред очень строгая и всегда говорит про всяких людей, что она их на порог к себе не пустит и чтобы Доркас не смела сними разговаривать. Вот я и решила, что если Вайолет для нее хорошая, то и мне сойдет.

Теперь понимаю, почему миссис Манфред пустила ее. Потому что она не врет, как остальные взрослые. Во всяком случае, как большинство. В смысле, чтобы она ни говорила, в этом нет лжи. Первое, что она сказала, когда речь зашла о Доркас: «Она была некрасивая. И внутри, и снаружи».

Доркас – моя подруга, но я знала, что она в каком-то смысле права. Все составные части вроде бы те, все по рецепту, а сваришь, и гадость какая– то. Миссис Трейс-то просто ревнует. Сама она очень черная, как сапог, сказали бы девчонки в школе. И потом я никак не ожидала, что она красивая. Но у нее такое лицо, что смотришь и не оторваться. Она тощая как зубочистка, бабушка бы моя сказала, а волосы у нее такие прямые, прилизанные назад по– мужски, сейчас это последний писк. Красиво подстрижены над ушами и сзади тоже. Сзади, наверное, муж стриг. А кто еще? Она в парикмахерской в жизни не была, так парикмахерши говорили. Я даже представила, как он ей сзади линию выравнивал. Сначала машинкой, потом, наверное, бритвой, потом пудрой попудрил. А что, он такой. Я понимаю, о чем говорила Доркас, когда лежала в луже крови там на вечеринке.

Доркас – дура, конечно, но когда я его увидела, я поняла. Что-то в нем такое есть. И потом он красивый. Для старика, разумеется. Не дряблый. Голова хорошей формы, и держится будто что-то из себя представляет. Как мой отец, когда он весь из себя благородный проводник пульмановского вагона, который путешествует, чтобы увидеть мир и бейсбол, а не торчит в привокзальной конторе в Таксидо. Только глаза у него не как у моего отца, не холодные. Мистер Трейс, когда смотрит, то смотрит, ну, на тебя, что ли. У него разноцветные глаза. Один грустный, он показывает, что у него внутри, а другой ясный – смотрит, что у тебя внутри. Мне нравится, когда он на меня смотрит. Я начинаю казаться себе, ну, не знаю, интересной, что ли. Когда он смотрит на меня, я чувствую, что я какая-то такая глубокая – будто то, что я думаю и чувствую, это очень важно, и необыкновенно, и … интересно.