Джек Абсолют
Шрифт:
Во многих отношениях Бургойн заменил ему отца, которого Джек фактически лишился, когда сэр Джеймс Абсолют утратил рассудок из-за того, что карта, которую он перевернул за игральным столом в «фараон», оказалась не королем, а дамой.
Однако выбора не оставалось. Перемена решения чревата разорением.
— Простите, генерал. Мисс Риардон. Желаю вам обоим благополучного плавания. Честь имею.
Джек поклонился и повернулся, чтобы уйти, когда позади зазвучал еще более тихий голос Бургойна:
— Мистер Абсолют, в вашем распоряжении остаются день и ночь, чтобы изменить решение. Но вне зависимости от того, примете
Джек хмуро кивнул, вышел из ложи и, спустившись по лестнице, направился к улице. Он помедлил, оглядываясь по сторонам. Теперь, когда Бургойн обратил на это его внимание, он понял, что его «спина» чувствует себя странно уже несколько дней. Джек не мог отделаться от ощущения, будто за ним следят, но приписывал это многолюдству лондонских улиц, где все так не похоже на Индию.
Сейчас, присматриваясь к сновавшим туда-сюда людям, театральной публике, вышедшей подышать воздухом, торговцам и проституткам, предлагавшим свои товары и услуги, он уразумел, насколько трудно выделить из толпы того, кто может интересоваться его персоной не как возможным клиентом или покупателем.
В дверях напротив стоял Ате. Там он проторчал весь вечер, удивляя своим видом прохожих. Ирокез терпеть не мог театра, за исключением пьес Шекспира, но и здесь исповедовал крайнюю степень пуризма. Современные переделки классики, когда трагический финал «Гамлета» или «Короля Лира» меняли на счастливый, приводили его в бешенство. Хоть Ате и обучался в миссионерской школе, он все равно считал, что изображение Джека в пьесе есть разновидность злого колдовства, связанного с похищением его души.
Повинуясь едва уловимому качанию головы Джека, могавк снова скользнул в темноту, чтобы дождаться, пока Абсолют пройдет мимо, и последовать за ним на расстоянии — с намерением проверить, не ведется ли за другом слежка. Такого рода предосторожность уже не раз спасала их жизни.
Джек свернул в переулок. Это был кратчайший путь за кулисы, поэтому он воспользовался им, несмотря на зловонную темноту. Впереди у него была вторая беседа. «Конечно, — подумал Абсолют, — просто не может быть, чтобы она оказалась труднее первой».
Необходимость этой встречи явилась следствием оплошности Шеридана. Когда Джек, узнавший о своей сомнительной славе и кипевший от ярости, отыскал ирландца в «Королевской кофейне», драматург сперва утихомирил его тремя пинтами портера — нектара, которого Джек не пробовал уже семь лет, — а потом уговорил прийти в театр, где как раз проходила репетиция «Соперников».
— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — добавил он, взяв Джека за руку.
Этим «кое-кем» оказалась Элизабет Фаррен. В сценическом костюме Люси, лукавой служанки из пьесы, она являла собой живое воплощение юношеских желаний Джека, олицетворение всего того, чего он был лишен во время своих долгих скитаний. Невысокая, миниатюрная, она обладала великолепной фигурой, в связи с чем Шеридан, разумеется шепотом, назвал ее «Карманной Венерой».
Одежда и грим, соответствующие роли, в которой ей предстояло появиться на сцене, как нельзя лучше подчеркивали ее прелести. Впечатляющая грудь наполовину вываливалась из глубокого выреза, а шнуровка поддерживавшего бюст корсажа была, явно не без умысла, наполовину распущена. У любого мужчины немедленно возникало желание заняться этой шнуровкой самому, и Джек в этом отношении не составил исключения. Неважно, что все это было ненастоящим и Лиззи лишь изображала большеглазую деревенскую простушку. Джек не устоял.
А позднее, когда они были представлены друг другу за кулисами, в тесной уборной, оказалось, что и Лиззи тоже неравнодушна к новому влюбленному.
Когда разрумянившаяся актриса вернулась к своей игре, Джек, тоже несколько взволнованный, обратился к своему другу. Должно быть, Элизабет заинтриговало то, что Шеридан представил его как человека, некогда писавшего для сцены, сказал Джек. Драматург отреагировал на это взрывом хохота.
— Хватит прибедняться, Джек! Знаешь ведь, что показную скромность я презираю в мужчине не меньше, чем пустое тщеславие. Давно ты последний раз смотрелся в зеркало? Оно тут имеется, можешь взглянуть.
Он подтащил Джека к треснувшему зеркалу, перед которым лежали белила, румяна, притирания и прочие снадобья, необходимые для сценического преображения.
— Разве четыре месяца в море, под лучами солнца, когда ветра бьют в лицо, могут пройти даром? Ты заметен издалека, дружище. Взгляни для сравнения на бледную физиономию любого забывшего о лете лондонца, будь он хоть лорд, хоть булочник. Мало того, что ты, как истый уроженец Корнуолла, и раньше был смуглым! Долгие годы, проведенные в Индии, сделали из тебя сущего туземца. Тебе ничего не стоит сойти за родного брата того ирокеза, который повсюду за тобой таскается.
Джек усмехнулся. Частенько так и случалось.
— А твоя улыбка? — продолжал Шеридан. — Эти небесно-голубые глаза, синева которых еще ярче подчеркивается темной кожей... И если твой нос торчит чуточку побольше, чем требовалось бы для идеала, а твои черные, как сам ад, кудри отросли несколько длиннее, чем диктуется модой, и прическе явно недостает стиля, — при этом Шеридан встряхнул щегольски уложенными локонами, — то что с того? Сильно сомневаюсь, чтобы в королевстве нашлась хоть одна женщина, способная устоять перед тобой. Куда уж бедняжке Лиззи противиться такому соблазну! Бьюсь об заклад, когда б не необходимость идти на сцену, она одарила бы тебя своей любовью прямо здесь, наплевав на мое присутствие.
Хлопнув Джека по плечу, Шеридан с хохотом увлек его в таверну, где их восстановившаяся дружба была скреплена изрядным количеством кружек доброго эля. К концу вечера Джек простил другу все, хотя на следующее утро у него сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что он вроде бы сам упрашивал ирландца написать к пьесе о нем продолжение. А Шеридан, со своей стороны, признался, что, ухаживая за Лиззи Фаррен, Джек окажет ему услугу.
Дело в том, что Шеридан являлся не только главным драматургом, но и совладельцем театра «Друри-Лейн», главную актрису которого, Лиззи Фаррен, всячески старался переманить к себе директор театра «Ковент-Гарден», Джон Рич. По мнению Шеридана, любовная интрижка являлась лучшим средством отвлечь актрису от предложений конкурента, во всяком случае до тех пор, пока она не подпишет новый контракт.