Джек Абсолют
Шрифт:
Наконец она заговорила, и ее голос был так же тверд, как и ее взгляд:
— Боюсь, эта постановка обречена. Как бы ни обстояли дела с Джеком, играть Лидию точно будет некому. Актриса исчезнет из города.
— Собралась куда-то ехать?
— Думаю, мне придется... теперь.
На этом слове дуло пистолета чуть-чуть сдвинулось в сторону, но лишь настолько, чтобы указать на дневник, лежавший на письменном столе. На тетрадь с обложкой, вспоротой и выпотрошенной, как убитая птица.
— Ах да. — Джек проследил за ее взглядом. — И то сказать, вряд ли Лидию может играть изменница.
Ответ последовал немедленно, решительный и гневный:
— Я патриотка, сэр, и более верна моему делу, чем вы своему.
Он заговорил вкрадчиво, чтобы смягчить ее гнев и возможные последствия этого гнева:
— Почему вы так в этом уверены?
— Потому что у вас остаются сомнения в правоте вашего дела! Вы сами это говорили. А у меня никаких сомнений нет! Не вы ли, сэр, в беседе со мной выступали в защиту прав колонистов? Доведись вам родиться по эту сторону Атлантики, на вас сейчас был бы синий мундир, а не красный.
— Ты, может быть, и права, — пробормотал он, отодвигаясь назад, пока красные фалды его мундира не уперлись в край стола. Его здоровая рука медленно, скрытно от нее поползла по столу, нащупав наконец то, что искала, — твердый ободок хрустальной чернильницы.
— Но кроме преданности делу, бывают и другие виды преданности, — продолжил Джек. — Преданность чести, например, или человеку.
— Бургойну? В определенном смысле мне его жаль. Генерал был мне симпатичен, и я надеюсь, что потом, после того как мы добудем свободу, он поймет: я всего лишь делала для своей страны то, что он пытался сделать для своей. Просто исполнила свой долг.
Долг? Порой он может быть бременем.
Пальцы Джека сомкнулись на хрустальной вещице, и он с тревогой почувствовал, что рука его дрожит так, что проливаются чернила.
Зато рука Луизы была тверда. Да и с чего бы ей дрожать: пистолет ведь не чернильница.
Джек взглянул на нее и неожиданно не смог сдержать тихого смеха.
— Ты смеешься? — удивилась она.
— Я вспомнил другой пистолет. Который пустил в ход против того малого, возле переправы у Тарритауна. Мне-то казалось, будто я спасаю тебя от последствий твоей опрометчивой выходки с золотой монетой. А выходит, моя пуля угодила в твоего товарища, не так ли?
Луиза промолчала, и он продолжил:
— Вообще-то мне следовало сообразить, что к чему, как только у тебя сползло седло. Мыслимое ли дело, чтобы ты, такая искусная наездница, неправильно затянула подпругу? И все же ты оказалась на земле, причем кавалерия Вашингтона галопом мчалась тебе на помощь. Ты ведь каким-то образом дала им знать, верно? Эта встреча была обговорена задолго до того, как она состоялась.
— Не задолго, — пробормотала она.
— Конечно. Тебе ведь требовался кто-то, чтобы доставить тебя на условленное место.
Джек отодвинулся от стола, незаметно держа чернильницу. К Луизе он не сделал и шага, но она все равно подалась назад.
Его голос стал мягче.
— Луиза, и ты смогла бы любоваться тем, как меня вешают?
Дуло пистолета дрогнуло. Скользкие от чернил пальцы Джека крепче сжали хрусталь.
— Я не собиралась этим любоваться, — ответила она резко. — Подпруги твоего Храбреца никто не ослаблял, и я надеялась, что ты сможешь ускакать от погони.
— Согласись, надежда на это была довольно слабая.
— Согласна. Ничего не поделаешь, в нашем... секретном мире приходится... приносить жертвы.
Джек поднял заключенную в лубок руку.
— Хочу дать тебе один совет, Луиза. Как шпион шпиону. Не рассказывай мне слишком много. Даже если собираешься убить меня. Ты, в конце концов, можешь и промахнуться.
— Я не промахнусь! — Она крепче сжала зубы. — Может быть, я буду сокрушаться, буду страдать. Но я не промахнусь!
Она выпустила дверной косяк и взялась за пистолет обеими руками. Это движение могло быть вызвано простой усталостью, ведь пистолет Лазарино тяжел. Однако на тот случай, если за ним крылась еще и потребность подкрепить ослабевшую волю, Джек быстро заговорил:
— Есть один секрет, который я хотел бы узнать, прежде чем мы подвергнем испытанию твою меткость. Ну же, Луиза. Мы ведь оба знаем, как разворачивается эта сцена, хотя у нас и нет полной уверенности в том, чем она закончится.
Ее взгляд оставался твердым и суровым.
— Какой секрет?
— Твой дневник. Это ведь сплошная тайнопись.
— Ты расшифровал его, разве не так?
— Не весь. И в данном случае меня интересует не то, что написано невидимыми чернилами: тут все ясно. Речь об остальном.
— Об остальном? Не понимаю.
— О том, что записано обычными чернилами. Ты писала это искренне?
И тут впервые с того момента, как Луиза вошла в комнату, он увидел на ее лице намек на смущение, даже растерянность. Наведенный на Джека ствол не дрогнул, но, когда она заговорила, голос ее зазвучал мягче.
— Пространство между строками принадлежит «Диомеду». Слова, написанные синими чернилами... мои.
— А слезы? Они упали между строками.
Она смотрела на него молча.
— Они были искренними, Луиза? Ты действительно скорбела, когда считала меня мертвым, и на самом деле обрадовалась моему воскрешению? Ты правда сожалела об обещании, которое я дал твоему отцу, перед тем как мы отправились в лес?
— Да, да и да! Правда, черт тебя побери... стой! Не двигайся с места!
Джек оттолкнулся от стола и, оставив на нем так и не пущенную в ход чернильницу, шагнул к Луизе. Руки он держал на виду и двигался вперед медленно, но неуклонно, глядя прямо в глаза девушки. Ему не потребовалось много времени, чтобы преодолеть разделявшее их расстояние и остановиться, уткнувшись грудью в ствол пистолета.
Они стояли так, без слова, без единого вздоха, бесконечно долгое мгновение. Здесь, в Филадельфии, Джек ни разу по-настоящему не заглядывал ей в глаза и почти забыл, как несказанно прекрасны их зеленые глубины. Почти забыл.