Джек на Луне
Шрифт:
Но случилось так, что за столом мне стало совершенно не до башни. Я увлеченно хомячил куриную ножку, когда мой взгляд наткнулся на руку отчима, гуляющую по бедру ма. Столешница была стеклянная, как и многие другие вещи в этом доме, казалось, состоящем из прозрачных поверхностей и зеркал. Кусок застрял у меня в горе, а хрустящая остренькая кожица вдруг показалась безвкусной и сухой, как старая подошва.
Я кашлянул, чтобы привлечь внимание:
– Э-э, мам, а у нас есть гостевая комната?
– Есть, - она осторожно подвинула
– Ну, я хотел друзей пригласить с ночевкой. Когда им можно приехать?
– Каких друзей? – гладкий лоб ма прорезала вертикальная складка, предвестница землетрясения.
– Из школы, - я почуял неладное, но откуда ветер дует, еще не раскусил.
– Этих арабов? – вилка матери звякнула о тарелку. Себастиан вздрогнул, непонимающе переводя глаза с меня на ма, которая перешла на русский.
Я постарался глубоко дышать и мысленно сосчитал до трех, прежде чем ответить:
– Мемета, Ибрагима и Микеля.
– Микель? – мама подложила себе еще овощей. – Он что, датчанин?
– Они все датчане, - я не заметил, как тоже перешел на русский.
Мать фыркнула, так что колыхнулось пламя свечей, торчащих из разных по высоте металлических трубок – тоже дизайн.
– Микель пускай приезжает. А этих террористов я на порог своего дома не пущу.
– Они не террористы, - глубоко дышать уже не получалось, в груди набухала горячая волна.
– Ну да, конечно, - нож матери так терзал куриную грудку, что брызги сока до меня долетали. – Только они тебя на наркотики подсадили, заставляют на учителей нападать и воровать.
– Чего?! – внезапно мне показалось, что все нереально, что я герой какого-то тупого сериала, и по роли мне полагается заржать над такой же тупой шуткой.
Себастиан среагировал на мой тон и встрепенулся:
– Джек, что происходит?
– Мать не разрешает пригласить в гости друзей, - выдавил я сквозь зубы, сверля притеснительницу обличающим взглядом.
Отчим покосился на застывшее, как маска, лицо ма и нервно промокнул салфеткой губы:
– Наверное, Катюша имела в виду, что сейчас не очень подходящее время. Я специально взял отпуск, чтобы побольше быть вместе с вами. Чтобы мы проводили время вместе – мы же теперь семья. Но когда я снова выйду на работу...
– Я имела в виду то, что имела в виду, - мама снова перешла на датский, и в голосе ее слышалась сталь. – Эти уголовники сюда не приедут. Ни сейчас, ни потом. Точка.
Я вскочил так, что стул чуть не опрокинулся, и попер к лестнице.
– Ты куда? – одернула меня мать. – Сядь сейчас же на место!
Ага, щас. Поскакал наверх через две ступеньки, влетел в свою комнату. Хлопнул дверью так, что книженция, которая на полке стояла, грохнулась на пол, раскинув крылья страниц. А, пофиг! Сунул руку назад в поисках задвижки – нету ее. Типично, мля! Вывалил внутренности рюкзака на койку, порылся в сидюках. Во! Как раз под настроение. Сунул «Линкин Парк» в вертак и врубил. Громче. Еще громче!
Я помню все, чему меня учили,
Как снисходительно говорили,
Каким я должен быть.
Я помню, слушал это снова и снова,
И притворялся клево,
Чтобы всем угодить.
А теперь я думаю –
Вот такой я и есть,
И стараюсь подогнуть правду.
Да, именно так все и начинается. И прикид у меня вдруг не тот, и друзья плохие, и сам я – вор и торчок. Может, чем тряпки и друзей менять, проще сразу нового сына завести? Тут я подумал об Ибрагиме с его дебильным "хоботом" и сюрпризом через девять месяцев. Взревел, смел все с кровати, пнул матрас от души, так что лодыжка вспомнила, что подвернута была.
Вдруг слышу – стук в дверь. Подумал, что ма, и не реагирую. Снова стучат, и голос Себастиана орет, перекрывая бас-гитару:
– Джек, открой. Надо поговорить.
– А мне не надо! – я плюхнулся на кровать и в потолок уставился, будто там решение всех проблем было большими буквами написано.
– Джек, ты ведешь себя сейчас, как ребенок, - не сдавался отчим за дверью. – Давай договоримся: ты меня впустишь, выключишь музыку, а я постараюсь уговорить маму пойти на уступки. Идет?
Я представил себе, как Себастиан будет ма уговаривать – рука, бедро, губы – и швырнул со всей дури в дверь подушкой. С той стороны пошкрябалось еще немножко, а потом стихло.
Я ждал, что вот-вот в комнату ворвется мать. Мы, как обычно, наорем друг на друга, потом она будет тихонько всхлипывать над стаканчиком с валерьянкой, а я обниму ее, попрошу прощения, и все снова будет хорошо. Может, я даже смогу ей объяснить про Мемета с Ибрагимом.
Ждал долго. Но она так и не пришла.
В ту ночь мне в первый раз приснился тот сон. Я знал, что это сон, потому что в реальности такого просто не могло быть.
Я стою в комнате, освещенной только мигающим светом большого плазменного экрана на стене. Кажется, идет вечернее шоу, но звука нет. Вообще. Будто все происходит в немом кино. С цветами тоже что-то случилось: они вылиняли до монохромной гаммы. Черный, белый. И еще красный. Много красного.
Белое тело на черном кожаном диване. Руки и ноги связаны серым скотчем. На белой спине – истекающие красным буквы. Буквы складываются в слово; красное стекается в лужицу под животом, образуя маленькое искусственное озеро в складке мягкой диванной подушки. Когда озеро переполняется, красное начинает струиться на пол.
Часть белого лица закрыта – скотч залепил рот. Но я узнаю этого человека.
Это Себастиан. Его глаза закрыты. Он кажется мертвым.
Мой взгляд скользит по стеклянному столику у дивана. Шприц. Солонка и перечница. Винная бутылка. Нож.