Джек на Луне
Шрифт:
Странно, а я ее чего-то совсем не помню. Даже буфера. Здорово, видать, меня тогда по первому разу пришвартовало.
– Ладно, мы его забираем, - решил Лассе, который по ходу был в связке плохой-хороший коп главным.
– А кто тут прибирать будет? – пискнул жиробасина, обводя пухлой лапой апокалипсис в подсобке. Ну да, я чуть психанул, когда не нашел на полках растворителя. А ты думаешь, приятно, когда краска тебе в трусы затекает и жопа слипается?
– Вот он и будет, на общественных работах, - ухмыльнулась блондинка.
– Какие работы, - говорю. – Мне вообще еще пятнадцати нету. Вы меня забирать права не имеете.
– Ты еще нас правам поучи, умник, - она потянулась, чтобы ухватить меня за плечо, но я увернулся.
– Грабли придержи! У меня отец адвокат! – не знаю, зачем я соврал, но блондинка притихла и руку убрала. Я ухмыльнулся в ее кислую морду, чувствуя, как из приоткрытой двери повеяло запахом свободы. И тут седой вздохнул печально:
– Мальчик, телефон достань.
– Зачем это? – насторожился я.
– Отцу звонить будем.
И вот тут я сломался. Стою, молчу, как кататоник. Короче, телефон в кармане нашли, вызвонили мать. Потом меня вели по длинному коридору. Оказалось, что Лассе хромает, кстати, на ту же ногу, что и я. Подумалось как-то отстраненно, что это, наверное, бандитская пуля. Ему бы к имиджу подошло. Только скорее всего панцирь просто связки растянул на пробежке.
Вышли мы сразу за территорию завода. Уже стемнело, вдоль пустынной дороги загорелись фонари, под которыми толклись, несмотря на холод, ранние комары. Я съежился, в который раз пожалев, что выскочил из дома без куртки, и попробовал засунуть руки в карманы штанов. Как назло, их намертво заклеило краской.
– А у вас мешки черные есть? – спросила вдруг блондинка пузатого, который увязался провожать панцирей – явно, чтобы насладиться моими мучениями. – Большие такие, для мусора.
Я вжал голову в плечи: мля, они меня что теперь, пытать будут? Или в лесополосе похоронят?
– Были где-то, - у жиртреста глазки так и загорелись. – Сейчас принесу, - и потрусил обратно в подсобку.
Мешки положили на сиденье полицейского опеля – чтобы я его не заляпал. Когда мы разворачивались, из открытого для проветривания окна донесся тоскливый вой Пророка – то ли он прощался, то ли не хотел ехать к ветеринару.
В комнате ожидания, как красиво называлась маленькая белая камера с единственной койкой, я просидел еще час. За этот час понял, в чем заключается суть пытки «белой комнатой». Телефон у меня отобрали, а на гребаном потолке даже трещин, блин, не было, чтобы посчитать. В итоге я колупал бурую корку на руке и чесался: подсыхающая краска стягивала кожу, и все тело от этого дико зудело.
Пришел за мной незнакомый молодой панцирь. К моему виду его, по ходу, не подготовили, поэтому зенки у него чуть из очков не выпрыгнули.
– А чо, сегодня разве не Хэллоуин? – протянул я дурашливым голосом. Встал и похромал
Панцирь только головой покачал, но ничего не сказал.
В холле с казенными желтыми стенами и продавленными кожаными диванчиками ждал... Себастиан. При виде меня лицо у него пошло рябью, размякло как-то – будто я – не я, а сын его, вернувшийся из миротворческой миссии в Ираке. Кто-то, кого он долго ждал и наконец дождался, но боится в это поверить.
От удивления я споткнулся и наступил на больную ногу. Стиснул зубы, но эмоции явно отразились на моей перекошенной морде, потому что адвокат бросился мне навстречу, причитая:
– О, боже! Джек, что с тобой?
– Ногу подвернул, - проворчал я, косясь на панциря. Хромой Лассе уже успел мне объяснить, что обвинения в избиении в адрес охранника или самих полицейских чреваты долгими допросами в присутствии матери и представителя коммуны[2], а все, чего мне сейчас хотелось – свалить отсюда поскорее и смыть наконец Меметову гребаную краску.
– А это? – Себастиан осторожно прикоснулся к туалетной бумаге.
– Ерунда, - отдернул я руку, хотя в ней пульсировала нарождающаяся сверхновая.
– Шавка охранника тяпнула.
– Почему же ты еще не в травмпункте? – тут адвокат напустился на очкастого, так что мне его даже жалко стало. И то панцири нарушили, и это, и иск он на них подаст, и позаботится, чтобы их отстранили и разжаловали.
Я тихонько потянул правозащитника за рукав дорогого пиджака:
– Может, пойдем уже? Я домой хочу.
Это сработало. Себастиан притих, ткнул очкарику свою визитку и повел меня к выходу.
– А у вас мешки черные есть? – спросил я, заглянув в сияющий чистотой салон адвокатского мерса. – Такие, для мусора.
– Зачем? – удивился дак.
– На сиденье подстелить, - объяснил я. – Краска еще мажется.
Себастиан улыбнулся уголком рта:
– Садись. Я тебя в травмпункт отвезу.
– Да ну его, - тряхнул я башкой. – Там только задницу всю исколют. От бешенства. А у меня уже кровь и так не идет. Давайте лучше домой. Мама там как?
– Не очень, - вздохнул адвокат. – Мне с трудом удалось ее убедить подождать тебя дома. Она очень волнуется, и от нее пахнет лекарством.
– Валерьянкой, - я сник.
– Боюсь, если она тебя в таком виде увидит, ей совсем плохо станет.
Да, если мама в обморок свалится, то теть Люся меня просто скалкой отмудохает – ей датский закон о неприкосновенности детей не писан. Что же делать-то?
Адвокат тоже нахмурился, обдумывал что-то.
– Послушай, Джек... А что если мы купим растворителя и заедем куда-нибудь сначала. Ну, скажем, в мой офис? Там у меня даже душ есть. И аптечка. Приведем тебя в порядок, а потом уже домой. Маме твоей я позвоню, скажу, что бумаги в полиции оформляем.